Россия (СССР)
«Переводчик в прозе - раб, переводчик в стихах – соперник…»
Василий Жуковский
Русский поэт и переводчик, критик, один из из основоположников романтизма в русской поэзии; воспитатель будущего Императора Александра II.
Василий Жуковский был незаконнорождённым…
В юности, «... под влиянием Ивана Петровича Тургенева, Василий Жуковский пришёл к мысли о необходимости образовать свой характер:
1. Побороть лень, которая есть паралич души.
2. Избавиться от прирождённой медлительности.
3. Научиться обращать зависть в соревнование или искреннее и приятное удивление.
4. Каждый день - доброму делу, мысли или чувству.
Таким путём Жуковский шёл к своей цели – приготовить себя для служения своему народу, дабы принести ему как можно больше пользы».
Бессараб М.Я., Жуковский, М., «Современник», 1975 г., с. 16.
«… единственным следствием пребывания его в рядах войска было написанное им стихотворение «Певец во стане русских воинов», обратившее на себя благосклонное внимание государыни Марии Фёодоровны. Вскоре после этого Жуковский, по случаю окончания похода 1813 г., написал второе стихотворение - «Послание императору Александру I, спасителю народов», которое и послал в Петербург своей царственной почитательнице, вдовствующей императрице. Эти два стихотворения имели решающее значение в жизни нашего поэта: он стал известен при дворе государя, был вызван в Петербург и назначен чтецом при Марии Фёодоровне; а когда в северную столицу прибыла невеста Николая Павловича и сделалась его супругою, Жуковский был приставлен к ней в качестве учителя русского языка. Отсюда становится понятным выбор Жуковского на должность наставника и руководителя учебных занятий великого князя Александра Николаевича. И мать, и бабушка, высоко почитавшие его как человека и писателя, единодушно решили, что лучшего наставника «маленькому Саше» невозможно найти, что Василий Андреевич - тот именно человек, которому, без всякого страха и боязни, можно доверить нравственное и умственное развитие будущего русского государя».
Глинский Б.Б., Царские дети и их наставники, Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997 г., с. 273-274.
Собрания у В.А. Жуковского «… происходили с перерывом с 1808 года до середины 30-х годов. Первоначально кружок людей «чувствовавших призвание к литературе и понимавших важность благородных умственных занятий» собирался у Жуковского по пятницам в течение 1808 и в начале 1809 г. Среди посетителей были и литераторы Батюшков, Гнедич, Вяземский и такие видные сановники, как Сперанский и Оленин, и люди, интересовавшиеся литературными занятиями и в какой-то мере причастные к ним: «Уваров, Дашков, Блудов, С. Румянцев (брат Н.П. Румянцева). Часто бывал и Крылов, который особенно любил собрания у Жуковского, «где отсутствие дам, чтение литературных новостей и большая свобода в отношениях развязывали его всегдашнюю осторожность». Бывавший на этих собраниях Плетнёв особенно отметил атмосферу, царившую на них: «Сфера идей, тон суждений, краски языка естественно соглашались с понятиями, стремлениями и умом лиц, соединенных в собрание. [...] ни тени взаимной зависти...».
После перерыва салон Жуковского был возобновлён в середине 30-х годов по субботам».
Яковкина Н.И., История русской культуры. Первая половина XIX века, СПб, «Лань», 1998 г., с. 156.
В.А. Жуковский видел в А.С. Пушкине восходящее «солнце русской поэзии» и в ответ на подношение только что вышедшей поэмы: «Руслан и Людмила», подарил поэту в 1820 году свой портрет с надписью: «Победителю ученику от побеждённого учителя».
В ноябре 1824 г. В.А. Жуковский писал к А.С. Пушкину: «ты имеешь не дарование, а гений», «ты рождён быть великим поэтом», «по данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе»…
В 1826-1841 годах - В.А. Жуковский - наставник будущего императора Александра II.
«Не знаешь, как назвать его, - переводчиком или оригинальным поэтом. Переводчик теряет собственную личность, но Жуковский показал её больше всех наших поэтов. Пробежав оглавление стихотворений его, видишь: одно взято из Шиллера, другое из Уланда, третье у Вальтер Скотта, четвертое у Байрона, и всё - вернейший сколок, слово в слово, личность каждого поэта удержана, негде было и высунуться самому переводчику; но когда прочтёшь несколько стихотворений вдруг и спросишь себя: чьи стихотворения читал? - не предстанет перед глаза твои ни Шиллер, ни Уланд, ни Вальтер Скотт, но поэт, от них всех отдельный, достойный поместиться не у ног их, но сесть с ними рядом, как равный с равным. Каким образом сквозь личности всех поэтов пронеслась его собственная личность-это загадка, но она так и видится всем. Нет русского, который бы не составил себе из самих же произведений Жуковского верного портрета самой души его. Надобно сказать также, что ни в ком из переведенных им поэтов не слышно так сильно стремленье уноситься в заоблачное, чуждое всего видимого, ни в ком также из них не видится это твердое признание незримых сил, хранящих повсюду человека, так что, читая его, чувствуешь на всяком шагу, как бы сам, выражаясь стихами Державина:
Под надзирание ты предан
Невидимых, бессмертных сил,
И легионам заповедан
Всех ангелов, чтоб цел ты был.
Переводя, производил он переводами такое действие, как самобытный и самоцветный поэт. Внеся это новое, дотоле незнакомое нашей поэзии стремление в область незримого и тайного, он отрешил её самую от материализма не только в мыслях и образе их выраженья, но и в самом стихе, который стал лёгок и бестелесен, как видение. Переводя, он оставил переводами початки всему оригинальному, внёс новые формы и размеры, которые стали потом употреблять все другие наши поэты.
Лень ума помешала ему сделаться примущественно поэтом-изобретателем, - лень выдумывать, а не недостаток творчества.
Признаки творчества показал он в себе уже с самого начала своего поприща: «Светлана» и «Людмила» разнесли в первый раз греющие звуки нашей славянской природы, более близкие нашей душе, чем какие раздавались у других поэтов. Доказательством тому то, что они произвели впечатленье сильное на всех в то время, когда поэтическое чутьё у нас было ещё слабо развито. Элегический род нашей поэзии создан им. Есть ещё первоначальнейшая причина, от которой произошла и самая лень ума: это - свойство оценивать, которое, поселившись властительно в его уме, заставляло его останавливаться с любовью над всяким готовым произведением. Отсюда его тонкое критическое чутьё, которое так изумляло Пушкина. Пушкин сильно на него сердился за то, что он не пишет критик. По его мненью, никто, кроме Жуковского, не мог так разъять и определить всякое художественное произведение».
Гоголь Н.В., В чём же, наконец, существо русской поэзии и в чём её особенность / Выбранные места из переписки с друзьями, М., «Патриот», 1993 г., с. 185-186.
«В начале XIX века Жуковский принимает на себя своеобразное посредничество между европейским романтизмом и русской литературой. Этому во многом способствует характерная особенность «авторского творчества» Жуковского, которую сам он определял так: «У меня почти всё или чужое, или по поводу чужого - и всё, однако, моё». Жуковский обладал способностью, проникнув в дух и характер подлинника, не только передать его в художественно совершенной форме средствами родной поэзии, но и приблизить его к мировосприятию русского человека своего времени и даже сделать его достоянием отечественной литературы. По определению Пушкина, Жуковский был настоящим «гением перевода». Благодаря его таланту впервые прозвучали эстетически равноценно на русском языке выдающиеся немецкие и английские поэты Гёте и Шиллер, Бюргер и Уланд, Вальтер Скотт и Байрон. Жуковский стал зачинателем поэтического перевода, создав его своеобразную «школу», которую позднее пройдут его младшие современники: Пушкин, Козлов, Лермонтов и другие».
Иезуитова Р.В., Жуковский в Петербурге, Л., «Лениздат», 1976 г., с. 27.
«В среднем и высшем классе нашего общества понятия о красоте, а, стало быть, и вкус, совершенно изменились. Не вдаваясь в причины изменения этого вкуса, скажем только, что здесь немаловажное значение имела литература. В былое время девочки и мальчики зачитывались Жуковским и другими подобными поэтами, рисовавшими женский идеал в полувоздушных формах. Такой болезненный, искажённый идеал естественно проникал в жизнь. Девушки и женщины морили себя голодом или, по крайней мере, стыдились при людях есть, как следует здоровому человеку, пили уксус, ели мел и глину, напускали на себя худобу и бледность, чтобы больше походить на неземное творение». В настоящее время я знаю несколько женщин, которые откровенно признавались, что во время своей цветущей молодости они ненавидели своё здоровье, свой румянец и различным образом настаивали на том, чтобы ежегодно производить несколько кровопусканий единственно с целью уменьшить совсем не модную красноту щёк».
Флоринский В.М., Усовершенствование и вырождение человеческого рода, в Сб.: Русская евгеника. Сборник оригинальных работ русских учёных / Под ред. В.Б. АвдееваМ., «Белые альвы», 2012 г., с. 94.
«По первоначальному царскому приказу Жуковский должен был разобрать бумаги Пушкина один, добившись позволения уничтожить всё то, что найдётся в них «предосудительного». Однако Николай I вскоре отменил своё прежнее решение, приказав разбирать бумаги Пушкина в присутствии Л.В. Дубельта, начальника штаба корпуса жандармов. Жуковский справедливо истолковал новое распоряжение как выражение недоверия не только к покойному Пушкину, но и к себе лично. В ответ он хотел отказаться от возложенного на него поручения, о чём написал в черновике письма Николаю I, но сознание долга перед Пушкиным и русской литературой превозмогло обиду. Узнав о новом, ещё более оскорбительном распоряжении Бенкендорфа - разбирать рукописи поэта в помещении III отделения, Жуковский возмутился. В письме на имя Бенкендорфа он настаивал на разборе рукописей в своей квартире. Шеф жандармов вынужден был пойти на уступку».
Иезуитова Р.В., Жуковский в Петербурге, Л., «Лениздат», 1976 г., с. 269.
Учитель: Н. М. Карамзин.
Регистрация на конференц
Страница конференции во ВКонтакте: 
