Россия (СССР)
Русский прозаик, многие его произведения посвящены городской интеллигенции.
В 1937-1938 годах родители Юрия Трифонова были репрессированы.
В 1944 году, Юрий Трифонов, будучи освобождённым по здоровью от армии, поступил в Литературный институт им. А.М. Горького.
В институте Юрий Трифонов посещал семинары К.А. Федина, который позже рекомендовал его дипломную работу – повесть «Студенты» в ведущий литературный журнал «Новый мир», возглавляемый А.Т. Твардовским.
«Трифонов любил атмосферу этого учебного заведения, где все знали друг друга: на пяти курсах института учились только восемьдесят студентов. Они получали общее филологическое образование, подобное университетскому, кроме того, работали в семинарах прозы, поэзии, драматургии, литературной критики, искусства перевода и др. Студент мог выбрать семинар в соответствии со своей специальностью.
Юрий меньше интересовался обычными институтскими дисциплинами, но любил споры и обсуждения на литературных семинарах, многие из которых продолжались часами. В горячей атмосфере семинаров, где критиковались работы друг друга, Юрий обнаружил, как безжалостны будущие писатели к своим товарищам.
Только в 1945 году Трифонов перешёл на дневное отделение Литинститута. Предшествующий год он учился заочно, так как продолжал работать на заводе, а учиться мог только вечером или ночью. Но Юрий был рад и этому, потому что у него, как у «сына врага народа», вообще могло не быть возможности учиться. Он был уверен, что ворота желанного института для него открыла именно работа на заводе.
В 1979 году Трифонов вспоминал, как он поступал в Литинститут. Сначала Юрий был убеждён, что он прирождённый поэт - писал стихи, подражая Маяковскому.
Приёмной комиссии он представил три тетради стихов, приложив несколько переводов из Гейне и Гете, а также рассказ на военную тему «Смерть героя».
Через месяц он узнал, что вовсе не его стихи, а рассказ произвел благоприятное впечатление на председателя комиссии К. Федина.
Реакция Юрия была удивительной: «Случилось что-то странное: в следующий момент я навсегда забыл о поэзии и больше в жизни стихов не писал».
Влиятельный в литературных кругах Константин Федин высоко ценил реалистическую прозу Трифонова, которого он считал серьёзным, одарённым и много работающим молодым человеком. Он был уверен, что «из него может что-нибудь получиться» и убеждал его оставить завод ради института. Юрий никогда не забывал о той поддержке, которую оказал ему Федин.
Начинающий писатель восхищался работами Федина, в двадцатые годы входившего в группу «Серапионовы братья». Литературный момент объединил несколько талантливых писателей, чьей целью было создание свободного, независимого искусства. Оппозиционно настроенные к любому политическому контролю в сфере литературы, «Серапионы» вырабатывали экспериментальный стиль, отчасти восходивший к поэзии символистов. Его необычная структура делала произведения «Серапионов» сложными для чтения. Трифонов осознавал эту сложность и гордился тем, что в молодости свободно понимал фединский роман «Города и годы» (1924).
Трифонов называл Федина классическим автором. Его огорчало, что под давлением сталинизма Федин превратился за годы в писателя литературного официоза, приспосабливавшего свои работы к господствующей партийной линии. Однако Юрий всегда помнил, что в мрачные годы ждановской культурной политики Федин продолжал прививать студентам истинные литературные ценности. Он познакомил их с лирической прозой эмигранта И. Бунина, призывал студентов учиться у Бунина-прозаика. Его удручало, что Нобелевский лауреат прозябал в безвестности».
Каролина де Магд-Соэп, Юрий Трифонов и драма русской интеллигенции, Екатеринбург, Изд-во Уральского университета, 1977 г., с. 26-27.
«Трифонов тосковал по сверхчеловеческому, по великому. Он таким запомнил отца. Он такими видел друзей по «Дому на набережной» - поколение людей, постоянно себя закаляющих и готовящихся к великому. И душу его непрерывно оскорбляли другие люди, которые выросли вместо них».
Быков Д.Л., Думание мира: рецензии, статьи, эссе, СПб, «Лимбус Пресс», 2009 г., с. 281.
«Он был то, что называется писатель. Он и похож был на писателя - полноватый, толстогубый, в толстых очках. И жизнь вёл - писательскую. Всю жизнь писал - сначала плохо, потом получше, потом ещё лучше, потом - прекрасно, великолепно, может быть, чуть старательнее, чем следовало, с излишним «писательством», профессионализмом. Но он ведь и был писателем, и никем иным. Ему удалось труднейшее: от советского беллетризма прорваться к себе - к собственной жизни, к собственному опыту и голосу».
Гребнев А.Б., Дневник последнего сценариста, 1942-2002, М., «Русский импульс», 2006 г., с. 203.
«Трифонов писал очень много в последние годы... И мы уже намечали с ним и третью работу - по его последним рассказам и мемуарам. Я хотел назвать это «Ухо». Почему «Ухо», потому что у него был кусок в воспоминаниях про мастерские художников. И там один тип опустившийся, но такой просоветский, железный - у него ухо похоже на ухо Сталина. И все художники нарасхват его берут как натуру - рисовать уши Сталина. Все ж зарабатывали: портреты Сталина к демонстрациям писали, к праздникам. Это же огромный доход был для всех художников. И он, благодаря этому своему уху, стал знаменитым человеком, и даже протекции оказывал художникам. И когда разоблачили Сталина, он потерял весь свой авторитет, опустился и стал просто пьяницей у ларька. Это должно было стать эпизодом пьесы, которую я хотел назвать «Ухо», потому что это очень многозначное название: ловит, подслушивает, ориентируется».
Любимов Ю.П., Рассказы старого трепача, М., «Новости», 2001 г., с. 322.
«Юрий Трифонов говорит: в начале творческих дел ему, как и многим другим молодым, казалось: всё дело в сюжетах. Надо день и ночь искать, «подглядывать» в жизни занимательные, необычные коллизии, поучительные истории и казусы. Кто зорче «подсмотрит», тот и художник...
Потребовались годы (и горы исписанной бумаги), прежде чем талантливый прозаик смог излечиться от этой наивной веры в «сюжеты» как в абсолютную гарантию художественного успеха.
И тогда, рассказывает Юрий Трифонов, для него настал долгий культ слова. Он стал жить теперь убеждением, что находить лучшие слова и расставлять их в наилучшем порядке - вот дело, единственно достойное писателя! Так, чтобы каждое слово - непременно со значением, с подтекстом, с двойным и даже тройным смыслом...
Поиск слова постепенно перерос в стремление воссоздавать ощущения: всякий раз находить такие выразительные средства, которые захватывают читателя без остатка, заставляют его непроизвольно жить чувствами героя, воочию обонять и осязать каждую травинку в росе, дыхание мороза и горечь печного дыма... («Пахло мокрыми заборами», - не без иронии назовет это своё увлечение Юрий Трифонов позже.)
А потом, уже в зрелые годы, приходит к писателю убеждение: мысль - вот главное и решающее. Книга должна быть пронизана большой мыслью, нести всю полноту миропонимания, мировидения - без этого нет настоящей литературы. Только мысль способна сообщить истинную ценность всему другому - и счастливо найденному сюжету, и меткому слову, и тончайшему ощущению. А без большой и серьёзной мысли это всё - не более как штукарство, литературные игры, иногда называемые «искусством для искусства», иногда - формализмом. Можно поверить в искренность умозаключения Юрия Трифонова, которое он вывел из всего вышерассказанного: «... если нет мысли, а есть лишь описание, пусть даже художественное, филигранное, с красками, звуками, запахами, со всеми приметами жизненной плоти - всё равно скучно. Без мысли тоска»».
Литвинов В.П., Душа таланта. О мировоззренческой позиции писателя, в Сб.: Москва литературная / Сост. В. И. Гусев, М., «Московский рабочий», 1985 г., с. 3-4.
Регистрация на конференц
Страница конференции во ВКонтакте: 
