Россия (СССР)
«Дыша одним дыханьем с Ленинградом,
Я не геройствовала, а жила…»
Ольга Берггольц
Советская поэтесса и писательница.
В 1937 году по ложному обвинению была репрессирована.
«Берггольц не верила в Бога. Но она любила показывать друзьям принадлежавшую семье редкую икону: Богородица, прикладывающая палец к губам. Очевидно, Ольга Фёдоровна не вняла предупреждению и сказала что-то неосторожное. Падала на неё и тень первого мужа (он был расстрелян НКВД - Прим. И.Л. Викентьева). Её забрали. Она ждала ребёнка, и на допросах её не били. Просто заперли в стенном шкафу, и она простояла так трое суток. Когда дверцу открыли, она вывалилась оттуда - ноги распухли и не держали. Результаты были самыми печальными. Говорят, что в последующие годы Ольга Фёдоровна страстно хотела иметь ребёнка. Но каждый раз на том же месяце, буквально день в день всё повторялось. За своё, недолгое по нашим масштабам, одногодичное заключение она поплатилась материнством».
Друскин Л., Спасённая книга. Стихи и проза, СПб, «Библиотека «Звезды», 1993 г., с. 89.
Расцвет её поэтического творчества приходится на время ленинградской блокады, во время которой она жила в Доме Радио, откуда почти ежедневно вела радиопередачи.
«Во время блокады Ленинграда некоторые люди теряли продуктовые карточки и погибали на глазах у всех. Подобная история произошла в Радиокомитете. Ольга Берггольц день, другой смотрела на невольного убийцу семьи - работника Радиокомитета, потерявшего карточки, - не выдержала и отдала ему свою, хотя сама страдала дистрофией. По существу она отдала другому, малознакомому и даже малоинтересному ей человеку, свою жизнь. Ольга Фёдоровна, зная жестокую реальность, никак не рассчитывала на то, что произошло потом: другие работники стали помогать ей продержаться до конца месяца. И таким образом спасли её».
Саркисов С.К., Основы архитектурной эвристики, М., «Архитектура-С», 2004 г., с.27.
«Поэзия Берггольц, её творчество вообще, нет, самая судьба её есть одновременно путь и уникальнейший по напряженности внутренних отношений и типичнейший потому, что прошла она в своей жизни через все состояния, какие история продиктовала её поколению. До двадцати лет она росла в доме, окруженная любовью родителей и бабушек, и носила светлые косы, а потом ушла из дому прочь, назвав обывателем отца–хирурга, а заодно и всех домочадцев. Обрезала косы, надела красную косынку, кожанку и решила стать профессиональным революционером. «На баррикады – буржуям нет пощады!» – не столько пели, сколько выкрикивали они. «Лорду – в морду!» А потом – «пламенные штурмовые ночи» на «Электросиле», и низвержение «старья», и «задорные» книжки, на которые отзывался сам Горький, и «категорическая» борьба со «старым бытом» в «доме–коммуне», названном «слезой социализма», где, вообще говоря, не было кухонь, но зато весело жили молодые писатели и инженеры, искренне веря, что не сегодня – завтра красной станет Германия, а там и весь мир. Прозрение пришло в блокадную зиму: делилась последним окурочком со встречным, вернулась к отцу, которого обидела когда–то, плакала над умирающей бабушкой: «А я? Что я сделала хорошего ей, тете Вере, отцу? Ничего. Мне не до них было: первая пятилетка, ударные стройки, овладение теорией... ах, не до них ещё было, не до них! Я новое общество строила, а тут бабушка... ихними «днём ангела»...» «Ступай, – прошептала умирающая, – Ступай, родная, не жди... меня...» И ушла внучка, не дождавшись её смерти, потому что ей действительно надо было бежать... И она всё бежала, шла, тянулась, обессиленная от голода, шла в радиокомитет, и её стихи гремели над развалинами, и благодаря ей просили люди: «Мы вытерпим, попробуем вытерпеть – только пусть радио не молчит...» Страшные эти дни блокады стали для неё звёздным часом судьбы, её жизненным подвигом, точно так же, как война стала делом жизни её поколения – делом тех, что опоздали родиться к гражданской... Так обрела новый смысл рассечённая было жизнь, но пришли пятидесятые годы и снова рассекли её».
Аннинский Л.А., Tempora mutantur, в Сб.: Сейчас так не пишут / Под ред. В.И. Толстых, М., «Российская политическая энциклопедия», 2010 г., с. 218–219.
Замечу, что в названии статьи Л.А. Аннинский использовал часть латинского выражения: «Tempora mutantur, et nos mutanur in illis» – «Времена меняются и мы меняемся вместе с ними».
Именно Ольге Берггольц принадлежат слова, высеченные на граните Пискарёвского мемориального кладбища: «Никто не забыт, и ничто не забыто».
В 1945 году она написала:
«Что может враг?
Разрушить и убить.
И только-то. А я могу любить...»
Ольга Берггольц, Твой путь, 1945 г.
«Запомнятся стихи, запомнится образ женщины сильной и слабой, резкой и решительной в словах и поступках. Помню, как в Доме писателя в Ленинграде во время выступления редактора «Литературной газеты» А.Б. Чаковского мы услышали утверждение, что под Ленинградом даже в начале войны нигде не было бегства.
Я ещё не успел как-то оценить это высказывание, как сидевшая передо мной Ольга Федоровна громко, на весь зал сказала: «Это ложь!».
На вечере, посвящённом скорбной дате - 25-летию со дня кончины Берггольц (ноябрь 2000), Даниил Гранин привёл другой случай, который произошёл во второй половине шестидесятых. Берггольц жила в одном из подмосковных домов творчества, кажется, в Малеевке. И вот туда «на экскурсию» приехали работники КГБ. Узнав, что за гости пожаловали, Берггольц в весьма крепких выражениях пожелала им убираться подальше, поскольку в прежние времена они сажали писателей и, стало быть, не могут рассчитывать на гостеприимство. Возник скандал. Секретарь Ленинградского обкома требовал исключить Берггольц из партии. Гранин, тогда возглавлявший ленинградскую писательскую организацию, долго убеждал высокого партчиновника, что этого делать нельзя, что в Ленинграде Берггольц не просто поэт, а символ блокады и т.д. С трудом удалось ограничиться каким-то небольшим взысканием по партийной линии.
Не хотелось бы исправлять и выпрямлять путь Ольги Берггольц. Она верила в светлые идеалы отцов. Слова о коммунизме, всеобщем братстве так же естественны в её стихах (и поэме «Первороссийск»), как и едва ли не полное их отсутствие у Ахматовой, не знавшей (лично), что такое «школа, ёлка, пионеротряд». […]
А победить обстоятельства ей помогла собственная щедрость: «Я сердце своё никогда не щадила: ни в песне, ни в горе, ни в дружбе, ни в страсти...»
В мае 1970-го я был на шестидесятилетии Ольги Фёдоровны. Выглядевшая нездоровой, она собрала полный зал Дома писателя. Приглашения были от её имени. Помню, как встал перед ней на одно колено старик Антокольский, как читали её стихи, выступали друзья-поэты. А потом на сцену поднялась одна её давняя приятельница с девочкой, своей внучкой, державшей в руке корзинку... с луком. Оказалось, что в блокаду Берггольц дала своей знакомой луковицу. И вот теперь ей вернули драгоценный подарок «сторицей»».
Рубашкин А.И., В доме Зингера и вокруг него. Воспоминания. Портреты. Письма, CПб, «Logos», 2003 г., с.61-63.
Регистрация на конференц
Страница конференции во ВКонтакте: 
