Россия (СССР)
«Такие средства познания, как диалектический материализм,
необыкновенно напоминают недобросовестные рекламы
патентованных снадобий, врачующих все болезни…»
В.В. Набоков
Русский и англоязычный писатель; энтомолог - открыл 20 новых видов бабочек. Кроме этого, В.В. Набоков хорошо играл в шахматы и составил ряд шахматных задач. Ряд ранних произведений написал под литературным псевдонимом Владимир Сирин.
В богатой семье, где он родился, говорили на трёх языках: русском, английском и французском. В санкт-петербургском доме семью обслуживало до 50 слуг.
«Гениальность набоковской памяти проявлялась и ещё в одном отношении. Он очень хорошо помнил свою жизнь: младенчество, детство, отрочество, великое множество мелочей, связанных с разными возрастными этапами, - мелочей, которые большинство людей обычно забывает безвозвратно. В знаменитой четвёртой главе «Ады» есть слова, которые могли бы быть отнесены ко всему набоковскому тексту как целому. Эти слова: «genius of total recall». А.В. Дранов перевёл их почти дословно: «гений тотального воспоминания». Существует и иной вариант перевода, предложенный С. Ильиным: «гениальный обладатель всеобъемлющей памяти». Гений памяти действительно покровительствовал Набокову - неудивительно, что сюжет «тотального воспоминания» неоднократно разворачивается в его произведениях».
Аверин Б., Дар Мнемозины: романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции, СПб, «Амфора», 2003 г., с. 7.
«В Петербурге подросток Набоков учился в прогрессивном и либеральном Тенишевском училище. Преподаватель литературы Владимир Гиппиус задал классу сочинение на тему «Лень». Набоков сдал пустой лист - и получил за этот арт-жест от умного Гиппиуса хорошую отметку. Что именно сдал Набоков учителю, что представляла собой эта пустая страница? Белизна бумаги и стала тем пахотным полем, на котором Набоков проработал всю жизнь - с таким вложением сил и с такой отдачей, какая не снилась завзятым трудоголикам. В лучшие, самые плодотворные годы Набоков мог писать по двенадцать-пятнадцать часов в сутки. При чём тут лень? Дело в том, что Набоков отрицал глобальную ценность «потного» пролетарского труда, труда ради куска хлеба в противоположность большевикам. Набоков видел подспудную связь между большевизмом и дарвинизмом […] «Борьба за существование - какой вздор! Проклятие труда и битв ведёт человека обратно к кабану. (...) Пролетарии, разъединяйтесь! Старые книги ошибаются. Мир был создан в день отдыха» («Другие берега»)».
Славникова О.А., Дар Владимира Набокова (В.В. Набоков), в Сб.: Литературная матрица. Учебник, написанный писателями в 2-х томах, Том 2, СПб-М., «Лимбус Пресс» , 2011 г., с. 453.
Воспоминание писателя о детских впечатлениях, когда ему было четыре года и он ехал в поезде: «С неизъяснимым замиранием я смотрел сквозь стекло на горсть далеких алмазных огней, которые переливались в черной мгле отдаленных холмов, а затем как бы соскользнули в бархатный карман. Впоследствии я раздавал такие драгоценности героям моих книг, чтобы как-нибудь отделаться от бремени этого богатства».
Набоков В.В., Другие берега, М., «Книжная палата», 1989 г., с. 139.
Сам о себе В.В. Набоков написал так: «Я американский писатель, рождённый в России, получивший образование в Англии, где я изучал французскую литературу перед тем, как на пятнадцать лет переселиться в Германию. […] Моя голова разговаривает по-английски, моё сердце - по-русски, и моё ухо - по-французски».
«… Набоков как учёный был очень работоспособен. За шесть лет работы в Музее сравнительной зоологии он препарировал под микроскопом гениталии не менее 1570 бабочек: в среднем 261 в год, или по одной в день, если исключить летние месяцы, когда он уезжал из Кембриджа. Многие из этих препаратов, - можно сказать, большую часть - он зарисовал и описал чрезвычайно точно и подробно. Добавим к этому и то, что Набоков проанализировал узор на крыльях более 3500 бабочек, также с пространными описаниями, рисунками и даже подсчётом чешуек у отдельных экземпляров».
Стивен Блэкуэлл, Перо и скальпель. Творчество Набокова и миры науки, СПб, «Библироссика», 2022 г., с. 50.
В 1955 году В.В. Набоков опубликовал в Париже скандально-известный роман: Лолита / Lolita.
«В послесловии к американскому изданию «Лолиты» В. Набокова можно прочесть: «Я не пишу и не читаю нравоучительной литературы, и «Лолита» не тянет за собой нравственных поучений. Для меня литературное произведение существует постольку, поскольку оно даёт мне то, что я простейшим образом называю эстетическим наслаждением, то есть такое ощущение, при котором я где-то как-то нахожусь в соприкосновении с иными состояниями сознания, для которых искусство (иначе говоря: любопытство, нежность, доброта и восторг) является нормой. Таких книг немного. Всё же остальное либо хлам, имеющий местное значение, либо то, что некоторые называют «идейной литературой» и что очень часто опять-таки тот же хлам, представляющийся в виде громадных глыб старой штукатурки, которые со всеми предосторожностями передаются одним поколением другому до тех пор, пока кто-нибудь не придёт с молотком и не трахнет по Бальзаку, Горькому и Манну».
Признание В. Набоковым сделано: он пишет для наслаждения, то есть так, как писали Сервантес и Шекспир, Пушкин и Шиллер, Бодлер и Блок, как ставит спектакли мой любимый режиссер Линдзей Кемп».
Виктюк Р.Г., Роман Виктюк с самим собой, М., «Зебра Е», 2005 г., с. 70.
«Один из американских друзей Владимира Набокова поведал мне про любопытную черту домашнего быта писателя. Может быть, она известна литературоведам, но для меня это было откровением. Набоков старался не иметь вещей, большей частью он жил в гостиницах, пансионатах: вещи, считал он, привязывают к себе человека, отбирают у него память, а он оберегал свою память, особенно память детства, не хотел ни на что её тратить, захламлять. Безбытность хотел сохранить, она оберегала подробности его российской жизни, то, чего нельзя было возобновить, ибо река времен унесла и петербургский дом, и Рождествено, да и берлинскую жизнь тоже».
Гранин Д.А., Причуды моей памяти, М., «Центрполиграф», 2010 г., с. 83.
В 1962 году В.В. Набоков с женой и легендарной помощницей В.Е. Слоним поселились в городе Монтре на берегу Женевского озера в отеле «Палас» в номере «64» (таково число клеток на шахматной доске). Здесь писатель прожил последние годы жизни.
Свой распорядок дня он охарактеризовал так: «Зимой просыпаюсь около семи: будильником мне служит альпийская клушица - большая блестящая чёрная птица с большим жёлтым клювом, - она навещает балкон и очень мелодично кудахчет. Некоторое время я лежу в постели, припоминая и планируя дела. Часов в восемь - бритьё, завтрак, тронная медитация и ванна - в таком порядке. Потом я до второго завтрака работаю в кабинете, прерываясь ради недолгой прогулки с женой вдоль озера: Примерно в час - второй завтрак, а к половине второго я вновь за письменным столом и работаю без перерыва до половины седьмого. Затем поход к газетному киоску за английскими газетами, а в семь обед. После обеда никакой работы. И около девяти в постель. До половины двенадцатого я читаю, потом до часу ночи сражаюсь с бессонницей».
На приёме в парижском издательстве «Галлимар» шёл приём. «Среди приглашенных в «Галлимар» на коктейль была его старая берлинская знакомая Женя Каннак. Она вспоминала: «... множество народа, французские писатели, русские, много иностранцев. Оба Набоковы были очень элегантны, держались с большим достоинством. Вокруг Н. вертелись издатели, - помню представителя «Ророро» (Ровольт), который обратился к нему с приглашением: непременно приезжайте к нам, у вас столько преданных читателей - почему вы ни разу после войны не были в Германии?
И он - очень спокойно: «По той же причине, по какой я никогда не был в России, хотя меня и звали: я бы всегда боялся, сам того не зная, пожать руку убийце».
Немецкий издатель промолчал, отступил и испарился».
Носик Б.М., Мир и Дар Набокова, СПб, «Золотой век»; «Диамант», 2000 г., с.465.
«Жизнь художника и жизнь приёма в сознании художника - вот тема Сирина, в той или иной степени вскрываемая едва ли не во всех его писаниях, начиная с «Защиты Лужина». Однако художник (и говоря конкретней - писатель) нигде не показан им прямо, а всегда под маскою: шахматиста, коммерсанта и т. д. Причин тому, я думаю, несколько. Из них главная заключается в том, что и тут мы имеем дело с приёмом, впрочем весьма обычным. Формалисты его зовут остраннением. Он заключается в показывании предмета в необычной обстановке, придающей ему новое положение, открывающей в нём новые стороны, заставляющей воспринять его непосредственнее. Но есть и другие причины. Представив своих героев прямо писателями, Сирину пришлось бы, изображая их творческую работу, вставлять роман в роман или повесть в повесть, что непомерно усложнило бы сюжет и потребовало бы от читателя известных познаний в писательском ремесле. То же самое, лишь с несколько иными трудностями, возникло бы, если бы Сирин их сделал живописцами, скульпторами или актёрами. Он лишает их профессионально-художественных признаков, но Лужин работает у него над своими шахматными проблемами, а Германн над замыслом преступления совершенно так, как художник работает над своими созданиями. Наконец, надо принять во внимание, что, кроме героя «Соглядатая», все сиринские герои - подлинные, высокие художники. Из них Лужин и Германн - как я говорил - лишь таланты, а не гении, но и им нельзя отказать в глубокой художественности натуры. Цинциннат, Пильграм и безымянный герой «Terra incognita» не имеют и тех ущербных черт, которыми отмечены Лужин и Германн. Следовательно, все они, будучи показаны без масок, в откровенном качестве художников, стали бы, выражаясь языком учителей словесности, положительными типами, что, как известно, создаёт чрезвычайные и в данном случае излишние трудности для автора. Сверх того, автору в этом случае было бы слишком нелегко избавить их от той приподнятости и слащавости, которая почти неизбежно сопутствует литературным изображениям истинных художников».
Ходасевич В.Ф., О Сирине / Колеблемый треножник: Избранное, М., «Советский писатель», 1991 г.. с. 462.
Регистрация на конференц
Страница конференции во ВКонтакте: 
