Россия (СССР)
Русский историк, директор музея-заповедника А.С. Пушкина «Михайловское» в Псковской области.
«… Гейченко стал рассказывать, как внесли сюда тяжёлый холодный гроб с маленьким, каменно закоченевшим в долгом пути из Петербурга телом Пушкина, как горели и оплавлялись свечки в руках Михайловских дворовых, и в который раз меня пронизало чувство, будто слышу голос очевидца. Право же, Гейченко был в Михайловском во времена Пушкина, делил печали и утехи ссыльного поэта, толкался с ним по базарам, слушал песни цыган, ездил в Тригорское к Осиповым-Вульф, потешался над попом-шкодой, внимал плавным речам Арины Родионовны, томился его тоской по друзьям и свету, радовался сроднению с негромкой сельской жизнью, а в час расставания в мерзлом храме коснулся губами ледяного чела поэта...
Друзья прозвали Семёна Степановича Михайловским домовым. Тут нет и тени насмешки. Он это знает и, приняв дружеское прозвище, нередко так и подписывается в письмах. Мне думается, прозвище даже немного льстит хранителю лукоморья - ведь с какой доверительной нежностью обращался Пушкин к своему домовому:
Поместья мирного незримый покровитель,
Тебя молю, мой добрый домовой,
Храни селенье, лес, и дикий садик мой,
И скромную семьи моей обитель.
Поручая заботе и призору домового зелёный мир Михайловского, столь дружественный музе, поэт трогательно напоминал, что эти холмы, луга, прохладные липы и шумные клены «знакомы вдохновенью».
Не в укор старому домовому - да и кто отважится на подобную вольность с доброй нежитью, воспетой Пушкиным? - скажу, что нынешний Михайловский радетель не нуждается в поэтическом заклинании беречь «зелёный скат холмов». Он всегда, неусыпно на страже...
Мы, друзья Гейченко, завсегдатаи пушкинских мест, слушая живые, то нежные, то забористые, рассказы Семёна Степановича о разных разностях и нынешней, и минувшей жизни, нередко принимались упрашивать его взяться за перо. Он так полон сведений о Пушкине, о людях, деливших и усугублявших сельское одиночество поэта, об окружавших его вещах, он принял разрушенное, сожженное, взорванное фашистами пушкинское гнездо и, собрав его по щепке, по камешку, восстановил первозданный образ, - кому же, как не ему, рассказать обо всем этом читателям! Потом оказалось, что Гейченко давно уже в секрете от друзей поверяет свои думы и воспоминания бумаге. Для своих записей он избрал форму маленьких новелл, порой приближающихся к стихотворениям в прозе, только без тургеневской напевности. Это строгая, мужественная проза, не заигрывающая с поэзией, но насыщенная лиризмом.
Мне посчастливилось в своё время с голоса Гейченко услышать два или три коротеньких рассказа, они меня обрадовали и насторожили... Хватит ли у автора душевного и физического времени на целую книгу подобных, тонкого словесного отбора, новелл? Гейченко - человек почти непрерывного активного действия. Покой чужд ему по самой его природе. Он вечно снуёт по усадьбе и окрестностям, что-то выискивает, вынюхивает и обычно находит, он спорит, ругается и проповедует, выдумывает, изобретает, он обуян идеей превратить Михайловское в некую поэтическую Мекку и немало преуспел в этом, он ведёт громадную переписку, участвует во всевозможных Пушкинских чтениях и ученых заседаниях, много и страстно читает.
Сможет ли такой человек выделить те часы полной тишины, остановки, забвения всех забот, какие необходимы для творчества? И я испытывал сложное чувство, взяв впервые в руки книгу «У лукоморья», - к радости, что закончился долгий, укромный труд, к надежде на душевное, кровное сроднение с миром значительного и близкого человека примешивались крупицы боязни: а сохранилась ли неповторимая доверительная интонация, чаровавшая меня в часы Михайловского сумерничанья, этот интимный голос будто бы соучастника, сообщника пушкинских Михайловских дней, не пересечется ли нотой научно-музейного бесстрастия та песнь и тот плач о Пушкине, чем были все его речи? Короче, останется ли Гейченко самим собой в державе чужого ремесла? Видимо, я не понимал Семёна Степановича. Он не просто одарённая, артистическая натура, щедро озвученная сочной, ароматной русской речью, он - настоящий литератор, писание для него не препятствие, а кратчайший путь к самовыражению».
Нагибин Ю.М., Хранитель Лукоморья / По пути в бессмертие, М., «Аст»; «Взои», 2004 г., с. 285-286.
«Когда же у Семёна Степановича спросили о наиболее сильных впечатлениях за все годы директорства в заповеднике, он назвал два эпизода: чтение старым колхозникам «Онегина» на первом послевоенном пушкинском празднике, а второй эпизод был таким: «Однажды летом ко мне в Михайловском, явно робея, подошли студентки. Они предложили убирать и мыть дом Пушкина. И действительно занимались этим два месяца. Старательно и с удовольствием…»
Агеева Л.А., Лавров В.А., Хранитель (документальное повествование о жизни, делах и днях директора Пушкинского заповедника Семёна Степановича Гейченко), Л., «Советский писатель», 1990 г., с. 256.
«Старый лакей Петергофского дворца показал С.С. Гейченко секретный шкаф, а там были материалы француза-спирита, устраивавшего спиритические сеансы, и была «машина для управления государствам». В неё закладывались сведения, и она давала ответы. Например: может ли такой-то быть министром? Эту машину С.С. Гейченко восстановил, и она пользовалась громадным весёлым успехом у экскурсантов. А потом кто-то сделал такую же машину, и она «гадала» на Александровском рынке в Петрограде (он помещался на проспекте Майорова - бывшем Вознесенском - угол Садовой). После этого машину и все к ней материалы увезли, и она бесследно пропала…»
Лихачёв Д.С., Заметки и наблюдения: из записных книжек разных лет, Л., «Советский писатель», 1989 г., с. 394-395.
Регистрация на конференц
Страница конференции во ВКонтакте: 
