Воспоминания о работе в музее А.С. Пушкина в Михайловском С.С. Гейченко

«Трудись и помни вечно, 
что всё на свете быстротечно…»

Пушкинский девиз С.С. Гейченко

 

С.С. Гейченко писал о себе в 1987 году:  

«Мне идёт на девятый десяток лет! Я видел и пережил в жизни все виды страха, горя, ужаса. Я пережил и радость труда, и радость нужной находки, открытия, созидания в науке и искусстве... Страдание было движущей силой многих лет моей жизни и в детские и юношеские, и в зрелые годы... Я жил в детстве в нищенской семье... Я чуть не умер от голода в годы гражданской войны... Во время боев под Новгородом я чуть было не утонул в реке Волхов... Во время войны потерял всё, всё, всё, что накопил за годы самостоятельной трудовой жизни, - и книги, и художественные произведения, всё своё имущество.

После войны поступил на работу в Пушкинский заповедник в апреле 1945 года, когда в нём было ещё всё пронизано духом фашистских оккупантов...

И всё же за все годы моей трудовой жизни я написал свыше восьмидесяти книг и брошюр, написал свыше тысячи газетных и журнальных заметок, несколько сценариев документальных фильмов о Пушкине и Пушкинском заповеднике, около 300 рассказов и новелл, прочитал около 3000 лекций и докладов, организовал около 100 выставок современных художников на пушкинские темы, провёл, вероятно, не менее 25 тысяч экскурсий по Ленинграду, Пушкину, Петергофу, Михайловскому, Святогорскому монастырю.

Всё это укрепило мой дух.

...Как всякий истинно русский человек, я жил всегда «под страхом Божьим», неустанно боролся со злом и разной подлостью... Я старался во всём успеть, ибо считал, что тот, кто не успевает, тот не успеет никогда...

...Когда я был молод, я хотел быть всем: учёным, художником, актёром, поэтом, врачом. Пробовал писать стихи, написал повесть о дворцовом художнике-неудачнике. Писал картины а 1а Кандинский и Малевич...

...А ведь правда, нет уже во мне прежнего добра молодца, который всё мог и все ему было нипочем:

 - болезни - тьфу!
- тюряга - ничего!
- тайга сибирская - фусим!

Старость, она страшна, как измена любимой, как приговор высшего трибунала». […]

«Есть у директора недоброжелатели, зло считающие, что он живёт в Михайловском чуть ли не в барских условиях, словно вельможа в своей вотчине.

Пусть прочитают эти строки Гейченко из писем другу: «Дед, а дед! Наша ветхая лачужка и печальна и темна. Её продувает насквозь. Оба мы - и я, и моя старуха сильно приумолкли и стали на сычей похожи. На дворе вот уже который день буря мглою небо кроет... Снегу намело повсюду, до застрех. Дороги закрылись. Ночью кажется, что за окном зверье, волки воют и кто-то плачет. У нашего кота от этого вся шерсть встаёт дыбом, и он тоже начинает выть. Я кричу на него и гоню вон. А на улице - сам знаешь - Арктика! Кот сопротивляется, лезет на диван. Топим мы печи три раза в день. Доводим тепло до 18-19 градусов, а через полчаса уже 13 - цифра проклятая».

«Я потерял веру в хорошее - в сущее и грядущее, надежда на доброе покинула меня... Я сегодня слеп, глух и потерян всеми». «Я очень завидую тебе. Ты живешь в Ленинграде. Я знаю, тебе тоже бывает в зимнюю пору хреново. И на сердце, и на уме пустынно и холодно. Но когда это бывает, ты уходишь из своей пещеры, идешь на улицу, где свет, шум, гам. А у меня одни вихри, вой, холод. Хорошо, когда есть в нашей жизни часы одиночества, но только часы, а не дни». «Во всем вижу я свой конец, свою ненужность, которая лезет во все щели моего бытия. Я - старый калека. У меня нет руки. Пока я был молод, это мучило меня, но я побеждал эти муки. А теперь, когда старость пришла ко мне, одноручье истязает меня. Я не могу омыть своё тело. Я не могу мыть свою руку. У меня бывают адские боли. Говорят, что это неизбежно в старости. Но, боже мой, неужели нельзя помочь мне в этих бедах!

Иной раз утром, чтобы одеть сапоги, я испытываю такие муки, что готов утопиться. Одна у меня радость - ходить по усадьбе, лесу, паркам и думать о том, что ещё нужно сегодня сделать, исправить, украсить то или другое». […]

«Я живу в старости, она теперь моя основная однородная жила. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, как много чертовщины было в моей жизни, какие «огни, воды и медные трубы» приходилось мне одолевать, чтобы выходить на путь жизни, добра и посева...

Пересчитывая прожитые годы, я вижу, что из 30 000 дней бытия настоящая радость приходила мне не более 150 раз. Одна радость. Она, радость эта, смысл моей жизни, - труд. Он был и есть во мне постоянно, «в разные годы» - разный и одинаковый, громкий и тихий.

Я работал всяко: и как каторжник, и как солдат, и как учёный, изобретатель, художник, писатель, и как вообще человек одержимый, как кот учёный, как молодой конь и как старый мерин, и как собака, и музейная крыса.

В моей груди всегда был кипяток, в пороховнице - свежий порох. Здоров ли я был или болен, моим распорядителем всегда был труд.

Он был и есть движущая сила моего бытия. А по секрету скажу, что у меня на душе всегда висела и висит ладанка, в которой негасимо горит глагол блаженства, воспетый Пушкиным: «Трудись и помни вечно, что всё на свете быстротечно».

Агеева Л.А., Лавров В.А., Хранитель (документальное повествование о жизни, делах и днях директора Пушкинского заповедника Семёна Степановича Гейченко), Л., «Советский писатель», 1990 г., с. 156-157, 243-244 и 333.