Россия (СССР)
Галич – литературный псевдоним, составленный из букв собственных фамилии, имени и отчества: Гинзбург Александр Аркадьевич.
«Я часто пою от лица идиота», - предупреждал порой Галич, желая быть уверенным, что его поймут и не перепутают с героем песни. Как видно, он сознавал, что его сатирический метод не имеет глубоких корней в отечественной песенной культуре…»
Фрумкин В.А., Певцы и вожди, Нижний Новгород, «Деком», 2005 г., с. 138.
«Жалко Галича. Я знал его довольно близко. Он был типичным человеком своей среды: еврейский мальчик, получивший образование, с лёгким дилетантским дарованием, с примесью некоторой столичной дешёвки. В молодости была Арбузовская студия «Город на заре», потом война, потом - комедии с Ласкиным, «Вас вызывает Таймыр», дом на Аэропортовской, хорошие сигареты, коньяк, бомонд, починка туркменских сценариев и наконец гитара. И это тоже придумал не он, пошло это от Окуджавы, но у него, Галича, был свой стиль. «А жена моя товарищ Парамонова» и другие подобные песни ему удавались. Одна из песен, как он заявил однажды, посвящена мне. Слышал я её единственный раз - в тот вечер. Про командировочного в гостинице и его роман с местной женщиной. (Галич был на читке «Путешествия», где-то есть стенограмма, он интересно говорил.) Сюжетные песни, песни-фельетоны, новеллы, были очень хороши. Лирико-философские - похуже... В ту осень, 1964-го, когда мы с М.Х. жили в Болшево, в зелёном домике, он приходил к нам с гитарой каждый вечер.
Неприятности начались не сразу, но к этому шло... Помню один наш разговор. Я услышал по плохому радио какое-то заявление Сахарова, где упоминался и он, Галич. Утром, за завтраком, сказал ему об этом. Он оживился, обрадовался, стал переспрашивать. «Саша, - сказал я, - если это твой сознательный выбор, я молчу. Но если это - недоразумение, результат какой-то оплошности, - смотри, с этими вещами не шутят». - «Да-да, - проговорил он рассеянно, - надо будет позвонить Андрею Дмитричу...»
Год или два спустя я застал его перепуганным: исключили из СП...
Он не хотел ни «исключаться», ни уезжать. Его вполне устраивала такая жизнь - гитара, Болшево, какие-то физики, которые тем временем делали свои бомбы и всё прочее, но пели его песни и подстрекали его; какие-то непонятные люди в том же Болшево, которым он пел всё, что придётся. И - договора с Узбекфильмом, сценарий с Донским (про Шаляпина), наша с ним мастерская, которую он исправно и с большой охотой посещал, какие-то женщины, поэтесса А.А... сценарий с Яшей Сегелем... Говорили, что он «колется», может быть, это и правда...
Было что-то в нём, мешавшее мне до конца принимать его песни, даже самые удачные. Дело не в том, что он никогда не сидел на Колыме (как писали о нём за границей). Вся его жизнь, замшевые куртки, сигареты «Мальборо», квартира с антикварными вещицами - всё это, бывшее не только обстановкой жизни, но и самой жизнью этого человека, не вязалось с телогрейками зэков...».
Гребнев А.Б., Дневник последнего сценариста, 1942-2002, М., «Русский импульс», 2006 г., с. 142-143.
Во время отъезда аэропорту Александр Галич лез в драку с таможенниками «… отказываясь отдать им православный крест, кричал, что останется, пойдёт гнить в лагерь, сядет в психушку, но креста не снимет. На Западе он услышал от Зинаиды Шаховской фразу: «Мы не в изгнании - мы в послании» - и как заклинание повторял до самой гибели».
Аннинский Л.А., Барды, М., «Согласие», 1999 г., с. 95.
«Что там ни говори, но Саша спел свою песню. Ему сказочно повезло. Он был пижон, внешний человек, с блеском и обаянием, актёр до мозга костей, эстрадник, а сыграть ему пришлось почти что короля Лира - предательство близких, гонения, изгнание... Он оказался на высоте и в этой роли. И получил славу, успех, деньги, репутацию печальника за страждущий народ, смелого борца, да и весь мир в придачу. Народа он не знал и не любил, борцом не был по всей своей слабой, изнеженной в пороках натуре, его вынесло наверх неутолённое тщеславие. Если б ему повезло с театром, если б его пьески шли, он плевал бы с высокой горы на всякие свободолюбивые затеи. Он прожил бы пошлую жизнь какого-нибудь Ласкина. Но ему сделали высокую судьбу. Всё-таки это невероятно. Он запел от тщеславной обиды, а выпелся в мировые менестрели. А ведь песни его примечательны лишь интонацией и остроумием, музыкально они - ноль, исполнение однообразное и крайне бедное. А вот поди ж ты!.. И всё же смелость была и упорство было - характер! - а ведь человек больной, надорванный пьянством, наркотиками, страшной Анькой. Он молодей, вышел на сцену и сыграл, не оробел».
Нагибин Ю.М., Дневник, М., «Олимп»; «Астрель»; «Аст», 2001 г., с. 371.
