Россия (СССР)
Русский писатель, драматург.
Имя при рождении: Борис Андреевич Сергеев
Отец «… был человеком громадной культуры, пламенно любил книгу и эту любовь передал целиком мне. Прекрасно играл на скрипке, но этого дара я не унаследовал. Музыкально бездарен до предела и лишён слуха. Первоначальное образование получил я дома под руководством отца. В 1901 году поступил в гимназию и с целым рядом мучений окончил ее в 1909 году...».
Лавренёв Б.А., Повести и рассказы, Л., «Лениздат», 1987 г., с. 502.
«Начал литературную работу стихами в журнале «Жатва» (Москва, 1912). Находился тогда всецело под жестоким обаянием исключительного и значительнейшего из русских символистов Иннокентия Анненского. Но к 1914 году резко порвал с символизмом и вошёл в московскую группу эгофутуристов. Думаю, что этот шаг объясняется не столько принятием теоретических позиций футуризма, сколько тем, что в годы предвоенного удушья футуризм носил в себе зародыш протестантства. Из футуристов наиболее подвергался влиянию Константина Большакова, книгу которого «Солнце на взлёте» до сих пор считаю самой яркой футуристической книгой. Влияния С. Третьякова никак не ощущал, хотя он пытался это утверждать в своих воспоминаниях о футуристах. Думаю, что по близорукости он перепутал фамилии в своей записной книжке. Фронт прервал мои литературные опыты. Второе творческое рождение наступило в 1923 году. Стихи я бросил - они мне стали напоминать лошадиную упряжь с заслонками для глаз - нельзя посмотреть по сторонам, зрение ограничено. В прозе меня с самого начала заинтересовала проблема сюжета. Объясняю это тем, что я воспитывался больше на иностранной прозе, чем на русской. Любимыми мастерами прозы были Киплинг, Анатоль Франс, Стивенсон, Мериме.
Из русских писателей воспринимал как образец недостижимого совершенства прозу Лермонтова и «Пиковую даму». Мне казалось необъяснимым, почему любой средний французский ремесленник, вроде Пьера Лоти или Пьера Бенуа, при всей внутренней пустоте и глупости своих вещей обладает конструктивным мастерством в такой степени, что вагонная безыдейная белиберда становится художественным произведением, и почему наполненная огромным, захлестывающим все идейно-философским содержанием русская литература зачастую просто неудобочитаема, ибо это содержание разваливается на бесформенные фрагменты...
Первые мои вещи были сознательным ходом по линии опыта конструирования прочного сюжета по законам западного мастерства. Но, добиваясь предельной четкости и ясности сюжетной линии, я впал в крайность, ибо люди для меня превратились не столько в живущих своей жизнью индивидуумов, сколько в носителей и двигателей сюжетной линии, стали динамическими схемами, теряющими значительную часть внутренних, психологических свойств, присущих каждому. К этому недостатку прибавилось ещё неопределённое пристрастие к романтическому жанру в тех формах, какие он принял в литературе XIX века. Я не склонен отказываться наперед от романтического жанра. Мне кажется, что наши дни преисполнены высокой и большой романтики - романтики труда... Романтизм остаётся жить - меняются лишь его предпосылки и методы. Место индивидуума-романтика заменяет коллектив, зажженный романтикой трудового героизма. На смену романтизму XIX века должен прийти романтизм XX века, который оставит в литературе такой же яркий след, как и его предшественник».
Лавренёв Б.А., Из автобиографии / Повести и рассказы, Л., «Лениздат», 1987 г., с. 499-501.
Регистрация на конференц
Страница конференции во ВКонтакте: 
