Изучение исключительных / выдающихся людей по Джону Миллю
«Различия между обыкновенными смертными, взятыми в большом числе, действительно нейтрализуют друг друга; но люди исключительные, занимающие видные положения, не во всякое время нейтрализуют друг друга: не было другого Фемистокла, Лютера или Юлия Цезаря, которые, обладая одинаковыми силами и противоположными наклонностями, как раз уравновешивали бы исторических Фемистокла, Лютера и Юлия Цезаря и помешали бы им иметь сколько-нибудь прочное влияние. Сверх того, насколько можно предполагать, хотения таких выдающихся лиц, а также мнения и цели людей, составляющих в данное время правительство, могут быть необходимыми звеньями в той цепи причинных связей, через посредство которой производят свои следствия и общие причины, - и, как мне кажется, только в такой форме рассматриваемая теория и будет состоятельна.
Лорд Маколей в знаменитом месте одного из своих ранних «Опытов» (надо прибавить, что сам автор не счёл этого опыта подлежащим перепечатке) даёт учению об абсолютном бессилии великих людей такое неловкое выражение, какого, надо думать, оно не имело ещё ни у одного из писателей, обладавших равными Маколею талантами. Он сравнивает великих людей просто с лицами, стоящими на более высоком месте и потому получающими солнечные лучи несколько раньше остального человечества. «Солнце освещает холмы, когда оно находится ещё ниже горизонта; так и великие умы открывают истину несколько раньше того, как она станет очевидной для толпы. Вот чем ограничивается их превосходство. Они первые воспринимают и отражают свет, который и без их помощи в скором времени должен стать видимым для тех, кто находится далеко ниже их».
Если эту метафору провести дальше, то выйдет, что у нас и без Ньютона не только была бы ньютоновская система, но даже мы получили бы её в то самое время, в какое получили её от Ньютона, так как для наблюдателей, живущих в долине, солнце должно взойти в определённое время - все равно, имеется ли гора для восприятия лучей, раньше чем они достигнут долины, или нет. Так оно и было бы в том случае, если бы истины, подобно солнцу, поднимались в силу своего собственного движения, без человеческих усилий, - но именно только в этом случае.
По моему же мнению, если бы не было Ньютона, то миру пришлось бы ждать ньютоновской философии до тех пор, пока не появился бы другой Ньютон или равный ему гений.
Обыкновенный человек или ряд обыкновенных людей не могли бы построить этой теории. Я не иду так далеко, чтобы утверждать, что сделанное Ньютоном в течение одной жизни не могло бы быть сделано последовательно несколькими из его преемников, из которых каждый в отдельности уступал бы ему в гениальности. Но даже для самого малого из этих последовательных шагов потребовался бы человек, очень выдающийся в умственном отношении.
Выдающиеся люди не просто видят восходящее светило с вершины холма: они сами всходят на вершины холмов и вызывают свет, и если бы никто не всходил на эти холмы, свет во многих случаях совсем не появился бы над равниной. Точно так же, например, философия и религия во многих отношениях сводятся на общие причины; и между тем вряд ли кто станет сомневаться, что, не будь Сократа, ПлатонаиАристотеля, не было бы и философии в последующие два тысячелетия, а по всей вероятности, и потом: точно так же, если бы не было Христа и ап. Павла, не было бы и христианства.
Всего решительнее влияние замечательных личностей отражается на скорости движения.
В большей части состояний общества существование великих людей решает даже вопрос о том, будет ли вообще какой-либо прогресс в обществе. Можно допустить, что Греция или христианская Европа в известные периоды своей истории прогрессировали в силу одних общих причин. Но если бы не было Магомета, произвела ли бы Аравия Авиценну иАверроэса, калифов багдадских и кордовских?
Гораздо менее зависит от отдельных индивидуумов решение вопроса о том, каким образом и в каком порядке должен происходить прогресс человечества, если он вообще будет происходить. Здесь существует некоторого рода необходимость, устанавливаемая общими законами человеческой природы, строем человеческой души. Одни истины не могут быть открыты, одни изобретения не могут быть сделаны, пока не будут сделаны некоторые другие открытия и изобретения; известные социальные улучшения, по самой своей природе, могут только следовать за другими, а не предшествовать им.
Таким образом, порядок человеческого прогресса может до известной степени подчиняться определённым законам. Что же касается до его скорости или даже вообще до того, есть ли он или нет, то в этом отношении нельзя сделать совершенно никакого обобщения касательно всего человеческого рода: можно установить только некоторые совершенно временные и приблизительные обобщения, ограничивающиеся той небольшой частью человечества, у которой было нечто подобное последовательному прогрессу в пределах исторического периода. Обобщения эти могут быть либо дедуцированы из особых условий, в которых находилась эта часть человечества, либо установлены на основании фактов её истории. Но даже и обобщения относительно типа прогресса, т. е. порядка последовательности социальных состояний, необходимо должны отличаться большой гибкостью. Пределы уклонений в возможном развитии социальной (так же как и животной) жизни пока ещё мало известны и представляют одну из великих проблем социальной науки. Несомненно, во всяком случае, что отдельные части человечества под влиянием различных обстоятельств развивались более или менее несходным образом и приняли различные формы, причём одним из этих определяющих обстоятельств могли быть индивидуальные особенности великих теоретических мыслителей или практических организаторов. Кто может сказать, какое глубокое влияние на всю последующую историю Китая оказала, быть может, личность Конфуция? или на историю Спарты (а следовательно, Греции и всего мира) - личность Ликурга?
Относительно того, что именно и сколько может при благоприятных обстоятельствах сделать для человечества всякий человек, а также того, что может сделать для народа правительство, возможно много различных мнений, и всякий оттенок в мнениях по этим вопросам совместим с самым полным признанием подчинения исторических явлений неизменным законам. Само собой разумеется, что от различий в степени влияния этих, более специальных факторов зависят и большие колебания в точности, какую можно придать общим законам, и в уверенности, с какой на них можно основывать предсказания. Всё, что зависит от особенностей индивидуума - в связи со случайностью занимаемого им положения, по необходимости будет вне возможности предвидения. Нет сомнения, что, взяв достаточно широкий цикл, мы могли бы исключить и эти случайные сочетания (наряду со всякими другими): хотя бы особенности великого исторического характера давали чувствовать своё влияние в истории в течение нескольких тысячелетий, однако в высокой степени вероятно, что от них не останется никакого следа через пятьдесят миллионов лет.
Но так как мы не можем собрать данных за очень большой период времени (а только при этом условии исчерпаются все возможные сочетания великих людей и обстоятельств), то для нас останется недоступным закон эволюции человечества в той мере, в какой он зависит от этих данных. Таким образом, в ближайшие к нам тысячелетия, имеющие для нас гораздо больше значения, чем все остальные пятьдесят миллионов лет, все будущие благоприятные и неблагоприятные сочетания будут для нас чисто случайными. Мы не можем предвидеть появления великих людей. Время появления людей, вносящих в мир теоретические мысли или великие практическая идеи, не может быть указано заранее.
Всё, что может сделать наука, - это проследить в прошлой истории общие причины, приводившие людей в такое состояние, которое делало их доступными для влияния великого человека, когда являлся такой, какой именно был нужен. Если такое состояние продолжается, то (как показывает опыт) становится довольно вероятным, что великий человек появится через более или менее короткое время, лишь бы общие условия страны и народа были совместимы с его существованием (чего очень часто не бывает); это последнее обстоятельство наука также может в некоторой мере предсказать. Всё это подчиняет до известной степени общественный процесс правильности и закону (за исключением вопроса о быстроте движения), причем уверенность в возможности такого сведения к закону одинаково совместима с признанием как весьма большого, так и весьма малого влияния исключительных людей или действий правительства. То же самое можно сказать и относительно всех других случайностей и нарушающих причин.
