Творчество и индивидуализм личности по оценке В.И. Иванова

«Спор о назначении искусства - о том, оправдывается ли оно внутренне собою самим как «искусство для искусства» или же нуждается в оправдании жизнью как «искусство для жизни» - этот, провозглашаемый решённым и всё же не решённый в глубине нашей души спор вовсе не занимал умы в те счастливые для художества времена, когда творчество было, так или иначе, совокупным творчеством художника-ремесленника и заказчиков, - выступали ли этими заказчиками как бы уполномоченные на то представители народных масс (напр., магистраты древних республик и архиепископы средневековой церкви) или самочинные выразители вкусов и потребностей времени (каковы Медичи) - зачинатели, поднявшиеся из толпы, но ей ещё родные по духу, или же владыки толпы, не утратившие связи с нею в самом господстве своём над нею и прочно обеспечившие себе её подражательное подчинение (как Людовик XIV).

Ибо художник истинный - и поскольку художник - есть ремесленник, и психология его, прежде всего, психология ремесленника; он нуждается в заказе не только вещественно, но и морально, гордится заказом и, если провозглашает о себе подчас, что «царь» и, как таковой, «живёт один»,- то лишь потому, что сердится на неудовлетворенных его делом или не идущих к нему заказчиков; а когда внушает себе: «Ты сам свой высший суд», - то лишь повторяет старинные бутады самоуверенных и непокладливых мастеров, вроде Микель-Анджело Буонарроти или упрямца Бенвенуто Челлини, который также запирался порой, отказавшись от сбыта, в свою мастерскую золотых дел мастера - «усовершенствовать плоды любимых дум».

Самовозвеличение художника - естественное противодействие таланта, всегда прозорливого и к себе взыскательного, непризнанию близоруких и высокомерных оценщиков и косной неподатливости потребителей и - как такое противодействие - знакомо нам во все эпохи искусства.

Но впервые, быть может, горечь сознания практической ненужности творчества, тоска по реальному стимулу окрыляющего вдохновение заказа мы наблюдаем при дворах меценатов, где какой-нибудь Торквато Тассо оценивается как бы по доверию и не имеет никакой действительной нужды, помимо обязательства, налагаемого этим доверием, - торопить завершение своей многообещающей эпопеи.

Когда отпал религиозный импульс к художественной деятельности, столь сильный в средние века, художник, без определённого и срочного заказа, оказался индивидуалистом и поспешил изобрести индивидуализм.

Что заставляет Петрарку так преувеличивать значение филологической своей эрудиции и латинских поэм, в ущерб значению своей бессмертной и национальной лирики, если не тайная мысль об интимности и, следовательно, ненужности тех любовных канцон и сонетов, которые Данте бросал некогда приятелям, а те отдавали улице?

Всякого рода «гениальничанье» («genialisches Treiben») и романтизм есть надменное праздношатайство художнической богемы, принуждённой работать не иначе как впрок и про запас, что немедленно она возводит в принцип и на своём кичливом жаргоне называет «искусством для искусства». Если, однако, к этим «гулякам праздным», «единого прекрасного жрецам», начинают, наконец, прислушиваться, они принимают возбуждённое ими внимание за идеальный суррогат платного заказа, рассматривают как заказчика самую «жизнь» или «эпоху» и охотно соглашаются «творить» за неопределённо обещанную им в будущем славу вождей и освободителей человечества.

Таким образом, они оказываются не прочь и от формулы «искусство для жизни» - если только под жизнью им позволяется разуметь свою мечту о жизни и вообразить себя её устроителями или прямо - творцами. Так Байрон низвергает тиранов, и Гейне освобождает Германию.

В особенности же склонны художники подписаться под договором «искусство для жизни» на том условии, чтобы под жизнью разумелось нечто очень широкое, космическое и не вполне отчётливое, - в чём существенно помогают им друзья-философы, для коих со времён Платона красота необходима в целях теодицеи и метафизической гармонии, а со времён Канта понятие «гения» крайне пригодно, даже незаменимо для цельности и идеальной устойчивости воздушных архитектур, именуемых философскими системами (пример - Шопенгауэр). На этом пути художник становится, как таковой, в собственном представлении о себе - жрецом, иерофантом, пророком, магом, теургом».

Иванов В.И., О весёлом ремесле и умном веселии / Родное и вселенское, М., «Республика», 1994 г., с. 60-61.