Философские ошибки по Карлу Попперу
Карл Поппер опубликовал статью: How I See Philosophy / Какой мне видится философия, где перечислил ряд ошибок и предрассудков этой дисциплины.
«По моему мнению, профессиональная философия не слишком преуспела. Её настоятельной потребностью является apologia pro vita sua, оправдание собственного существования.
Мне даже кажется, что профессия философа серьёзно свидетельствует против меня: я ощущаю её как обвинение.
Мне следует признать вину и, подобно Сократу, прибегнуть к оправданию. Я обращаюсь к «Апологии» Платона, ибо люблю её больше других когда-либо созданных философских произведений. Я заявляю, что это полное и исторически правдивое повествование о том, что говорил Сократ перед Афинским судом. Я люблю её за то, что в ней звучит голос скромного и бесстрашного человека. Его апология очень проста: он утверждает, что знает о собственных недостатках, что он не мудрец и знает лишь то, что ничего не знает, а критикует он прежде всего высокопарные и маловразумительные речи, оставаясь при этом другом своим соотечественникам и добропорядочным гражданином. По моему мнению, это не только апология Сократа, но и впечатляющая апология философии.
В этой связи рассмотрим аргументы против философии. Многие из философов, включая нескольких величайших мыслителей, на мой взгляд, не слишком преуспели в своих занятиях. Я обращусь к четырём величайшим философам: Платону, Юму, Спинозе и Канту.
Представления Платона, самого великого, глубокого и одарённого из всех философов, о человеческой жизни кажутся мне отталкивающими и поистине шокирующими. Однако он был не только великим философом, основателем величайшей профессиональной философской школы, но и великим вдохновенным поэтом, и «Апология Сократа» - одно из его прекрасных творений. Его недостатком, равно как и недостатком многих его последователей, профессиональных философов, была несвойственная Сократу вера в элиту: в Царство Философии.
Если Сократ полагал, что государственный деятель должен быть мудрым, т.е. осознавать ограниченность собственных знаний, то Платон требовал, чтобы мудрые и образованные философы получили право на абсолютную власть. (Как раз со времен Платона мания величия стала наиболее распространенным профессиональным заболеванием философов.) Более того, в десятой книге своих «Законов» Платон придумал организацию, вдохновившую инквизицию, а также приблизился к идее концентрационных лагерей для врачевания душ инакомыслящих граждан.
Неудачная, ошибочная психологическая теория (а также теория познания, учившая не доверять выдающимся возможностям мышления) привела философа-непрофессионала Дэвида Юма, бывшего вслед за Сократом одним из наиболее беспристрастных и уравновешенных великих мыслителей, а также чрезвычайно скромным, разумным и достаточно спокойным человеком, к шокирующей идее: «Разум является и должен являться только рабом страстей и может претендовать лишь на служение и подчинение им».
Я готов признать, что великие свершения требуют участия страстей, однако мое мнение противоположно утверждению Юма. На мой взгляд, обуздание страстей при помощи той незначительной доли благоразумия, которой мы обладаем, - единственная надежда человечества.
Спиноза, святой среди великих философов, и также, подобно Сократу и Юму, не философ по профессии, проповедовал идеи, прямо противоположные идеям Юма, однако способ его рассуждений, по моему мнению, был не только ошибочным, но и неэтичным. Он (как и Юм) был детерминистом, и человеческая свобода была для него лишь четким, ясным и правильным пониманием подлинных мотивов наших действий: «Аффект, являющийся страстью, перестает ею быть, как только у нас формируется четкое и ясное представление о нем». Пока он остаётся страстью, мы находимся в его власти и являемся несвободными; стоит лишь сформироваться ясному и четкому представлению о нем, как он становится частью нашего мышления, несмотря на то что продолжает оказывать влияние на поведение.
Спиноза учил, что в этом и состоит свобода. Я расцениваю это учение как негодную и опасную форму рационализма, хотя и сам являюсь в некотором роде рационалистом. Во-первых, я не верю в детерминизм и считаю, что ни Спинозе, ни кому-либо другому не удалось выдвинуть достаточно сильных аргументов в его поддержку, равно как и примирить детерминизм с человеческой свободой (а следовательно, и со здравым смыслом). Детерминизм Спинозы представляется мне типичной философской ошибкой, несмотря на правильность утверждения, что многие из наших действий (хотя и не все) имеют свою причину и даже могут быть предсказаны. Во-вторых, хотя избыток того, что Спиноза называл «страстью», действительно ограничивает нашу свободу, его формулировка, только что процитированная мною, снимает с нас ответственность за собственные поступки до тех пор, пока мы не приобретём ясное, четкое и правильное представление об их мотивах. Однако я считаю это невозможным. Хотя я (так же как и Спиноза) убежден в том, что разумность является важнейшей целью поведения и общения с ближними, я не могу назвать ни одного человека, достигшего этой цели.
Один из немногих превосходных и в высшей степени оригинальных мыслителей среди философов-профессионалов, Кант пытался разрешить как юмовскую проблему неприятия разума, так и поставленную Спинозой проблему детерминизма, однако в обоих случаях потерпел неудачу. Вот что можно сказать о нескольких величайших философах, вызывающих у меня наибольшее восхищение.
Теперь вы поймёте, почему я считаю необходимой апологию философии.
В отличие от моих друзей, Фрица Вайсмана, Герберта Фейгля и Виктора Крафта, я никогда не был членом Венского кружка логических позитивистов. Отто Нейрат даже назвал меня «официальной оппозицией». Меня никогда не приглашали на заседания кружка, возможно, из-за моего хорошо известного оппозиционного отношения к позитивизму. (Я с удовольствием принял бы такое приглашение не только потому, что некоторые из членов кружка были моими личными друзьями, но и потому, что некоторыми из них я искренне восхищаюсь.) Под влиянием «Логико-философского трактата» Людвига Витгенштейна кружок стал не только антиметафизическим, но и антифилософским. Руководитель кружка Шлик сформулировал эту мысль в виде пророчества о том, что философия, «которая никогда не говорит осмысленно, а произносит лишь бессмысленные слова», скоро исчезнет, так как философы обнаружат, что их уставшие от пустых тирад слушатели ушли.
На протяжении многих лет Вайсман разделял взгляды Витгенштейна и Шлика. В его философском энтузиазме мне видится энтузиазм новообращённого.
Я всегда защищал философию и даже метафизику от нападок Венского кружка, несмотря на готовность признать, что философы не слишком многого достигли. Это объяснялось верой в то, что перед большинством людей, в том числе и передо мной, встают подлинно философские проблемы различной степени серьёзности и сложности, многие из которых разрешимы.
Действительно, единственным аргументом в пользу того, что можно назвать профессиональной или академической философией, является, по моему мнению, существование серьёзных, требующих безотлагательного решения философских проблем, а также потребность в их критическом осмыслении.
