Бессмертие души / сознания – обзор идей античных авторов по И.И. Мечникову
«Платон приписывает Сократу очень определенное представление о возмездии. «Поистине, - говорит Сократ, - я был бы не прав, не сожалея о смерти, если бы я не ожидал найти в будущей жизни добрых и мудрых богов и людей, лучших, чем на земле. Но знайте, что я надеюсь быть присоединенным к справедливым людям». «Смерть не столь огорчает меня, потому что я надеюсь, что людей ждёт нечто другое после этой жизни и что, согласно древнему изречению, добрым будет лучше, чем злым» (стр. 21).
Так как здесь нет речи об истинах, открытых божественным авторитетом, то необходимо было доказать их рациональными доводами. И действительно, Платон всякими соображениями изощряется доказать нам бессмертие души. Он приводит пифагорийские идеи переселения души и утверждает, что «души, любившие одну несправедливость, тиранию и хищничество, перейдут в тело волков, коршунов и ястребов. Да и куда же могут перейти такие души?» Что же касается душ «тех, которые всегда обнаруживали общественную и гражданскую добродетель, называемую умеренностью и справедливостью», «то ни войдут в тело мирных и кротких животных как пчёлы, осы и муравьи, или даже вернутся в человеческое тело, чтобы создать добродетельных людей» (стр. 58).
В доказательство справедливости своих воззрений Платон приводит ещё закон контрастов. Подобно тому, как сильнейшее вытекает из слабейшего, быстрейшее - из более медленного, так и из жизни должна возникнуть смерть, а из смерти - жизнь. «Поэтому-то, - говорит Сократ, - из умершего возникает всё живущее и имеющее жизнь. А следовательно, души наши после смерти находятся в аду». Итак, «мы признаём, что живые так же происходят от мёртвых, как и мёртвые от живых; это служит неоспоримым доказательством того, что души мёртвых существуют где-то, откуда возвращаются к жизни» (стр. 36).
Такого рода доводами старается Платон доказать бессмертие души, составляющее основное начало его философии. Он влагает все это в уста своего учителя Сократа в день его смерти.
В своих диалогах он старается ответить на всякие возражения. Но, несмотря на уверенность, с которой он утверждает своё учение, всё же от времени до времени чувствуется скептическая нота, звучащая в его доводах; это-то и отличает философию от религии. Очевидно, что вся система Платона создана для решения задачи смерти. Он неоднократно повторяет, что «настоящие философы всю жизнь свою готовятся к смерти; при этом было бы нелепым, если бы, неустанно стремясь к этой единственной цели, они устранялись от неё и боялись, когда смерть настигнет их» (стр. 22). Платон главным образом старается убедить самого себя в существовании будущей жизни: «Я стремлюсь, - говорит он, - убедить в том, что скажу, не только присутствующих здесь, хотя, случись это, я был бы в восторге; но главная цель моя - убедить самого себя. Поэтому-то, милый друг, я рассуждаю следующим образом, и ты увидишь, что рассуждение это очень близко касается меня; если то, что я говорю, окажется правильным, то следует верить ему; если же после смерти нет ничего, то я все же буду иметь ту выгоду, что не был вам в тягость своими жалобами в течение того времени, которое мне остается пробыть с вами» (стр. 74).
Сомнение, являющееся у Платона только в зачаточном состояний, у некоторых других философов древности становится гораздо более выраженным. Сначала Аристотель допускал существование бессмертной части души рядом с частью смертной. Обе эти части сливались в начале земной жизни и разъединялись в конце её. Но Аристотель вскоре покинул эту теорию бессмертия личного сознания. Позднее он очень определённо высказался против платоновской идеи бессмертия души, что не мешало ему верить в нерушимость «деятельного разума», бессмертного духа, продолжающего жить после смерти.
Стоики ещё далее развили подобное философское воззрение. Рядом с индивидуальной душой они допускают мировую душу, общее всеобъемлющее начало.
Цицерон, занятый задачей старости и смерти, также старается оправдать мысли о будущей жизни. «Я убеждён, - говорит он, обращаясь к Сципиону и Лелию, - что ваши знаменитые отцы, оба драгоценные моему сердцу, в настоящее время полны жизни, той, которая одна достойная этого названия; потому, что тело для нас - род темницы, в которой мы обязаны выполнить тяжкий долг, насылаемый на нас необходимостью» (стр. 269). «Видя деятельность человеческого ума, эту громадную память, обширную предусмотрительность, множество искусств, наук, открытий, я убедился и глубоко уверен в том, что природа, снабженная такими свойствами, не может быть смертной. Душа в постоянном движении; это движение сообщается ей никакой внешней силой; она сама служит источником его и никогда ей не будет конца, потому что она не может отрешиться от себя самой. Кроме того, как простое вещество, без всякой посторонней примеси она не делима и, следовательно, неистребима» (стр. 270).
Такого рода доводами старается Цицерон доказать бессмертие души. «Вот почему, - добавляет он, - старость для меня не только лишена горести, но, напротив, полна прелести». Но в конце концов он сам замечает недостаточность своих доказательств, и скептическая нота становится у него ещё сильнее, чем у его предшественников; он чувствует себя вынужденным сказать: «Если я ошибаюсь, веря в бессмертие души, то я люблю эту иллюзию и не хочу, чтобы она была отнята у меня, пока я жив. Если после смерти всякое чувство должно погаснуть во мне, как утверждают некоторые полу философы, тогда нечего бояться, чтобы после кончины моей они насмехались над моим заблуждением» (стр. 279).
С постепенным усилением скептицизма идея бессмертия души, в своей наивной и простой форме, сохраняется в одних только религиозных догматах. Философские системы более или менее освобождаются от неё, принимая взамен очень туманные пантеистические идеи. Сенека пытается ещё отстоять положение о бессмертии души; но, видимо, он не в силах верить в него. Он приводит скорее поэтические, чем рациональные доводы. «Запоздания этой смертной жизни служат прелюдией лучшего и более прочного существования, - пишет он в одном из своих знаменитых писем. - Подобно тому, как чрево, заключающее нас в течение девяти месяцев, не производит нас для вечного обитания в нем, а для мира, в который мы появляемся достаточно сильными для вдыхания воздуха и для перенесения внешних впечатлений, точно так же в течение времени, протекающего от детства до Старости, мы созреваем для второго рождения. Новое начало, новый мир ждёт нас. До тех пор мы только издали в состоянии выдержать небесное величие. Сумей же, о человек, без ужаса думать о своем решительном часе: он - последний час для тела, но не для души. Смотри на всё окружающие тебя предметы, как на обстановку гостиницы; ты должен идти далее».
«День, которого ты боишься, как своего последнего дня, должен возродить тебя к вечности» (стр. 111). Но рядом с этими светлыми перспективами у Сенеки проскальзывают мрачные мысли. «Да, - говорит он, - все существующее должно погибнуть; небытие ждёт всё живущее» (стр. 5). «Каждый день, каждый час открывают человеку его ничтожество; неизменно новый урок, даваемый ему жизнью, напоминает ему забываемую им немощность, и от вечности, к которой его уносит мечта, низводит к мысли о смерти» (стр. 99).
Эти подъёмы и понижения мысли приводят к новому, все более и более определяющемуся воззрению. Сенека приходит к следующей формулировке своих взглядов на великий вопрос человеческого существования: «У всех существ есть предназначенные периоды; они должны родиться, расти и погибнуть. Светила, движущиеся над ними, земля, на которой мы рассеяны и которая кажется нам столь прочной, все это глухо подтачивается, все это конечно. Нет ничего, что не имело бы своей старости; хотя в различные сроки, одинаковый конец ждет все существующее. Всё существующее кончит небытием; но мир не погибнет от этого, - он растворится. Разложение для нас - разрушение. Действительно, мы имели в виду только ближайшее к нам; наша немощная душа, не умеющая отделять себя от тела, не видит ничего за его пределами. Между тем мы переносили бы с гораздо большим мужеством мысль о своей кончине и кончине близких, если бы мы были убеждены, что природа - одна смена рождений и смертей, что сложные тела разлагаются, что разложившиеся тела вновь сливаются и что в этом бесконечном круговращении и проявляется могущество Бога, умеряющего мир» (письмо LXXXI, Собр. соч., т. I, стр. 253, франц. перевод).