Творческая ревность «Мастер – ученики» по В.Б. Смехову
Вспоминает актёр Театра на Таганке Вениамин Смехов:
«Перебирая в памяти разные проявления Ю.П. за тридцать лет общения, чувствуешь себя так, будто тебя катают на «чёртовом колесе»: вверх - вниз, вниз - вверх:
…У физиков под Алма-Атой: поели, попили, на вопросы ответили. Теперь Любимов просит - ответить хозяевам «по-нашему». Читаем любимые стихи, Славина и я. Поют песни Васильев, Хмельницкий, Золотухин, Высоцкий. Любимов выглядит счастливее всех слушателей, светится гордостью за своих ребят.
…В «Юности» вышла моя статья «Самое лучшее занятие в мире». Близкие друзья Любимова звонят, поздравляют: мол, понравилось, но главное - столько цензура пропустила похвал театру, актёрам, Любимову и его стилю! Вы Ю.П. подарили статью или нет? Да, подарил. И он, отстранив подарок от себя, сухо объяснился: «Я уже ознакомился. Я не поклонник такой прозы»…
Спустя много лет, в 1991 году я поставил в Германии, в Ахене, «Любовь к трём апельсинам» С. Прокофьева. Вскоре Любимов, работая в Хельсинки с Д. Боровским (главный художник театра на Таганке – Прим. И.Л. Викентьева), спрашивает художника: ты, дескать, что - с Вениамином оперу делал в Германии? Боровский, заранее просивший меня молчать об этом, вынужден ответить. Да, мол, было дело. «И как прошла премьера?» Давид сознаётся: «Премьера прошла с большим успехом». Никакой радости учитель не выражает.
Через несколько лет я ставлю в Мюнхене другую оперу, а мой переводчик Юра Перуанский на пару дней уезжает в Бонн - на переговоры дирекции театра с Ю.П. Любимовым. Я прошу передать ему привет. Переводчик мягко отказывается выполнить просьбу. Он уже работал с маэстро и объясняет: «Если Вы для себя шлёте ему привет - одно дело. А если для него - лучше не надо…»
Несправедливый, резкий, неблагодарный: Ревнивый, когда кто-то из нас имеет успех на стороне… Но это каждый переживал в одиночку, а вот отношение к Давиду Боровскому угнетало всех свидетелей. Художник, отдающий душу и дар свой прежде всего - Любимову и только ему (и на Таганке, и за рубежом), но всё равно - независимый творец, Давид не привязан цепью, всё куда-то ускользает. То у Ефремова оформит спектакль, то у Эфроса, то к Додину в Питер смотается, а то в свой Киев укатит - в кино, видите ли, ему надо поработать. Всё это Любимов не любит: сделанное на стороне называет халтурой, а мы слушаем и киваем. Изредка замолвишь слово, получишь по мозгам, замолчишь. Впрочем, ревность к Николаю Губенко, ставшему кинорежиссёром, сразу исчезла, как только тот вернулся к своим двум ролям в год смерти Высоцкого… То вверх, то вниз - тот же Любимов или «другой»?»
Смехов В.Б., Театр моей памяти, М., «Вагриус», 2001 г., с. 176-177.
