Франция
Французский писатель, брат Жюля Гонкура / Jules de Goncour [1822-1896] с которым они творчески сотрудничали многие годы. Братья Гонкур заложили основы натурализма и импрессионизма во французской литературе.
Кроме этого, братья Гонкуры изображали скрытые, часто постыдные стороны внутреннего мира своих героев и даже называли себя «историками нервов».
С 1851 года братья Гонкур вели общий дневник, который Эдмон Гонкур продолжил вести после смерти младшего брата Жюля Гонкура.
Эмиль Гонкур «... без всякой рисовки, оживлённо, с видимым удовольствием рассказал мне в коротких чертах историю их общего писательства с покойным братом.
Они оба с детства были необыкновенно дружны. Учились они в коллеже, и ни тот, ни другой не думали вовсе пойти по писательской дороге.
Оба рисовали, один даже очень порядочно. Их мечта была поскорее обзавестись своей мастерской, жить как вольные птицы, путешествовать, не знать других забот, кроме художественных поисков идеала и красоты.
Один из них заболел; нужно было ехать на юг. Перебрались они в Алжир и там зажились, им очень полюбилась жизнь туристов, и во время своих поездок, где они снимали эскизы типов и видов природы, явился для них первый повод высказывать на письме свои впечатления.
Они описывали без затей всё, что попадалось им стоящего внимания, одному парижскому приятелю, и начали это делать сразу, сообща и вдвоем. Эти беглые приятельские заметки найдены были живыми, характерными. По возвращении их в Париж приятели стали убеждать их не бросать пера и попробовать себя в каком-нибудь роде.
Тогда же они установили для себя и постоянное сотрудничество, которое доставляло им особое нравственное наслаждение. Жюль, по уверению Эдмона, отличался необычайной восприимчивостью ко всему художественному; он не переставал жить артистическим интересом, постоянно набрасывал что-нибудь, делал эскизы, а главное, читал по истории искусства, изучал классические произведения, собирал всевозможные вещи, характерные для разных эпох.
Так как у обоих из них была с детства любовь ко всему элегантному, красивому и своеобразному, то естественно, что они остановились на блестящей эпохе французской барской культуры, на XVIII и отчасти на XVII столетиях. Тут у, них стала развиваться положительная страсть ко всему, что XVIII век дал своеобразного и тонкого.
Эта антикварно-художественная полоса и способствовала выработке языка, манеры, привычки к изящным деталям, изучению мельчайших подробностей. Она же сделала их менее чувствительными к вопросам дня, к политическому движению, к разным общественным влияниям.
Они жили артистами-исследователями. Но склонность к анализу и к живой наблюдательности взяла свое и с первых же чисто литературных опытов придала им физиономию не тенденциозных, а художественных реалистов...
Когда я спросил Эмиля Гонкура: «Действительно ли они кончили тем, что стали работать как две половины одного и того же умственного организма?» - он не только подтвердил мне это, но уверял, что в последние годы они до такой степени спелись друг с другом, что сами бывали поражены сходством и даже тождественностью своих впечатлений и мыслей в иные минуты...
- Бывало,- говорил он, - идём мы, гуляем, в деревне или на бульваре. Я остановлюсь и сообщу свою мысль брату, он даже расхохочется. Ему как раз пришла та же мысль. Если мы выходили с какого-нибудь спектакля, особенно из оперы, можно было пари держать, что одна и та же ария понравилась нам больше других и засела сильнее в нашу память. То же самое - с пьесой.
Но у брата Жюля натура была гораздо тоньше моей. Он обладал такими же способностями к анализу, как и я; только форма давалась ему гораздо легче. Всё выходило у него мягче, образнее, с большим чувством литературного и художественного такта.
Я убеждён, - добавил Эмиль Гонкур, - что если бы мы вместе писали мой роман «La Fille Eliza», то он бы имел гораздо больший успех, потому что все места, требующие художественной отделки, вышли бы приятнее для читателя. У меня и анализ и описательные места страдают слишком деловой обстоятельностью, говорят более рассудку и внешним чувствам, чем тонкому, художественному инстинкту публики.
Если мнение Эмиль Гонкура и вызвано любовью к брату, то, во всяком случае, такое «показание» очень ценно. Вряд ли он преувеличивал; он подтвердил это даже фактами, доказательствами. Так, например, напомнив мне роман из последней эпохи их сотрудничества - «Г-жа Жервезе», он сообщил, что все красивые места написаны или отделаны были Жюлем.
- Мы писали по одному и тому же плану, - продолжал он, - и всегда одно и то же, в общих чертах, но мне принадлежала более мыслительная сторона романа: последовательность и детали душевного анализа и общественного отношения действующих лиц; брат прибавлял к этому художественные подробности описательного характера и отделывал язык в местах патетических. Он был настоящий артист, резчик, un ciseleur.
Подтвердил он мне также, что по смерти брата на него напало такое душевное изнеможение, что он положительно сомневался в возможности когда-нибудь приступить к работе. Но случилось так, как я уже выше заметил, что смерть брата, совпавшая с новым изданием их романов, заставила горазда больше говорить прессу о братьях Гонкур и подготовила значительный успех его роману, написанному в одиночку.
Роман этот доставил ему до двадцати изданий, чего не случалось ни с одним из романов, написанных им в сотрудничестве с братом. Видно, что теперь Эмиль Гонкур ободрился. По крайней мере я в разговоре с ним не подслушал ни одной горькой, досадной ноты. Он очень хорошо знает, что все написанное им предназначено только для известной доли публики. Но содержание и манера его последнего романа все-таки взяли свое. Кто бы как ни возмущался подробностями истории той падшей женщины, которую Гонкур взял героиней, автор глубоко убежден в нравственном характере своего произведения. […]
Французских писателей я лично знаю давно, но час, проведённый мною у Гонкура, необычайно оживил меня как трудового человека и литератора.
Во Франции я не был с 1871 года и с тех пор не встречался ещё с настоящим беллетристом-художником, который бы сохранил в себе столько любви к делу. Откровенно говоря, у нас, даже в центре нашей умственной жизни, очень и очень трудно вести такие беседы, какую я имел с Гонкуром. Наши писатели-люди совсем другого типа. У нас дело даже тогда, когда оно дорого человеку, стоит всё-таки особняком. Оно не проникает писателя внутренним чувством, одушевляющим его беседу. И, главное, оно не даёт собеседнику новой душевной бодрости.
Мало того. У нас как-то и неприлично толковать о приёмах мастерства, о замыслах и выполнении, о разных подробностях интимной жизни чисто писательского характера. Всё это считается краснобайством и рисовкой. А между тем такого-то рода беседы и поддерживают в каждом собрате, в человеке одной с вами карьеры, внутреннюю бодрость».
Боборыкин П.Д., Воспоминания в 2-х томах, Том 1, М, «Художественная литература», 1965 г., с. 342-345.
После смерти Эдмона де Гонкура, согласно его завещанию, была основана Академия братьев Гонкуров для управления литературного наследия братьев и присуждения премий молодым писателям.
Регистрация на конференц
Страница конференции во ВКонтакте: 
