Создание новых продуктов «для масс»
Создание новых продуктов «для масс»
Власти как Внешние обстоятельстваВласти как Внешние обстоятельства
X
Высокая и низкая культура Санкт-Петербурга в 2004 году по оценке Т.В. Москвиной
«В современной России, на момент начала 2004 года, нет никакой идеологии - ни плохой, ни хорошей, ни основательной, ни авантюрной, ни гуманной, ни человеконенавистнической.
Идейный корпус властей - круглый, сияющий ноль единой зачем-то России. В деле освоения природных богатств Российской Федерации с целью личного процветания никаких искусств, собственно говоря, не нужно. Нужно содержать минимум конвертируемой культуры для предъявления иностранцам и нужно как-то подкармливать тонкую прослойку работников искусств (в основном столичных) для предотвращения информационного взрыва. Что касается масс, замученных ещё в средней школе, то им никакая «высокая» культура никогда не была нужна, им её навязывали и, правду сказать, удачно. Теперь же они могут и сами разобраться, кто им милее – Шостакович или Катя Лель.
То, что культура не нужна властям, живо чувствуется по всей стране. Равнодушное и пренебрежительное отношение к культуре провоцирует, соответственно, тайную нелюбовь деятелей культуры к самим себе. За исключением узкого круга лиц, создающих конвертируемое искусство, они не уважают себя и на удивление бездарно распоряжаются своей репутацией. Вдребезги разбился миф об особенной «петербургской культуре», культуре «второй столицы» во время выборов Валентины Матвиенко. Да, кто спорит, Петербург - город, перегруженный мечтами и надеждами, и любые разочарования тут закономерны. Мы «грузим» Петербург собственными иллюзиями, о чём он нас вроде бы не просил. И тем не менее, героический миф искусств Петербурга свёрстан и богат лицами, перед которыми многие современные деятели выглядят, как мелкий крысиный помёт в амбаре зажиточного купца.
Тут юнкер Лермонтов пишет раскалённое стихотворение, обвиняя «стоящих у трона жадною толпой» в смерти первого поэта. Кашляет чахоточный Белинский, не примирённый с действительностью. Некрасов приводит в трепет министров и генералов колючей музыкой насмешливой русской речи. Ругается злейшим матом действительный статский советник Щедрин, выцарапывая номер «Отечественных записок» из-под цензуры. На краю долговой тюрьмы, запивая отчаяние крепчайшим чаем, Достоевский диктует молоденькой стенографистке своего «Игрока»... дальше, дальше... вот 1918 год, и голодный Блок идёт читать лекцию в промерзшую университетскую аудиторию, а навстречу ему кто ползёт? Вроде бы Корней Чуковский... Есенин кривит высокомерные губы – он, Божий поэт, «не расстреливал несчастных по темницам»... А вот Михаил Зощенко на собрании Союза писателей: «Вы называете меня трусом, а я русский офицер, награждён Георгием. Моя литературная жизнь закончена. Дайте мне умереть спокойно». Тунеядец Бродский на суде...
И это только литература, а сколько подвижников было во всех областях - в просвещении, в музейном деле, в музыке, в кино.
Всё так. Но это – вершины. Были и другие деятели искусств – калибром помельче, талантом пожиже. Ценили они знакомства при дворе, хороший пансион, вовремя появившуюся рецензию, расположение начальства. Иногда они были бездарны, иногда – со способностями, но всегда применялись к обстоятельствам. «Сначала хлеб, а нравственность потом!» (Б. Брехт. «Трёхгрошовая опера»).
Вот такие и остались, поскольку они воспроизводятся без напряжения, ходом инерции и по неумолимым законам энтропии. Что касается вершин, для их роста требуются значительные усилия, постоянный выбор, целая череда поступков и добровольное служение.
Гуманизм предлагает измерять жизнь запросами, нуждами и правами человека. Но – какого человека? Кто принят за единицу измерения? Судя по современному цивилизованному миру, эталоном человека признан сексуально неполноценный, прожорливый дебил, склонный, как пишут в бюллетенях о продаже загородной недвижимости, «к постоянному отдыху».
Мир подстроен именно под него, под его проблемы с возбуждением, музыкальным слухом, умственными способностями, симпатиями в политике. Этому эталонному человеку чужды, странны и страшны все те, кто служит чему-то высшему, чем собственное пищеварение. Между тем без высшего служения жизнь бессмысленна. Лучше всего служить Богу, истине и любви, но сойдёт и Родина – конечно, не единая Россия безликих начальников, а Россия идеальная, прекрасная и небесная, которую можно создать в сердце своём.
В Петербурге, среди людей искусства, есть ещё хорошие кандидаты на вакантное место «горных вершин». Но, растерянные перед лицом двойной пустоты – перед равнодушием властей и равнодушием масс, – они предпочитают углублённо и сосредоточенно действовать на своей личной делянке, не вмешиваясь в политику и не раздумывая особо над общественными процессами. Попросят что-нибудь поддержать со словами «без Вас нельзя» – поддержат, только не трогайте, не мешайте и при случае помогите. А вечно играющий на понижение «бес мелкого» («Мелкий бес» - роман Фёдора Сологуба, где рассказывается об учителе-дегенерате Ардальоне Борисыче Передонове: «Его чувства были тупы, и сознание его было растлевающим и умертвляющим аппаратом. Всё доходящее до его сознания претворялось в мерзость и грязь. В предметах ему бросались в глаза неисправности, и радовали его. У него не было любимых предметов, как не было любимых людей, - и потому природа могла только в одну сторону действовать на его чувства, только угнетать их» - Прим. И.Л. Викентьева) всегда тут как тут, с ворохом злых пустяков, с мелочишкой для бедных и золотишком для богатых, с непременным «каждому своё» и «наше дело сторона». Одолеть его может только высшее служение.
Иначе придётся измерять собой и своими детьми всю грядущую русскую дегенерацию – я ленива, и мне что-то неохота, а вам?»
Москвина Т.В., Бес мелкого / Люблю и ненавижу, СПб, «Амфора», 2005 г., с.42-43.
