Раннее освоение эвристик
Раннее открытие / освоение эвристик
Подражание уже известным решениямПодражание уже известным решениям - самая распространённая стратегия креатива
X
Дарование оратора и образцы для подражания по Цицерону
«… чтобы воспитать оратора, я прежде всего постараюсь узнать в точности, на что он способен. Пусть в нём чувствуется налёт научного образования, пусть он будет в меру наслышан и начитан, пусть усвоит даже эти правила риторов; тогда-то я попробую, насколько он подходит для своего дела, тогда испытаю, на что способен его голос, силы, дыхание, язык. И если я обнаружу, что он способен достигнуть совершенства, и если увижу, что человек он достойный, то я не только убеждать стану, но даже умолять, чтобы он работал и далее; столь великое украшение всему обществу полагаю я в выдающемся ораторе, если он в то же время и достойный человек. Если же будет оказываться, что, исполнив всё возможное, он всё-таки достигнет лишь посредственности, то я предоставлю ему поступать как хочет и насиловать его не стану. Если, наконец, он будет совсем неподходящ и негоден, то я прямо ему посоветую не вступать на это поприще или даже выбрать себе другое. Ибо человека высокодаровитого мы всегда должны поддерживать, а человека хоть сколько-нибудь способного не должны отпугивать.
Первое, то есть совершенство, представляется мне свойством прямо-таки божественным; второе, то есть не браться за то, что не можешь сделать лучше всех, и браться за то, что можешь сделать не хуже всех, - это обычный удел человека; ну, а третье, то есть кричать сверх сил и вопреки приличию, это значит - как ты, Катул, выразился об одном крикуне - скликать собственною глоткой сколь можно более свидетелей своего неразумия. Итак, можно сказать; человеку даровитому, который заслуживает поддержки и помощи, мы передадим только то, чему научил нас опыт, дабы он под нашим руководством достиг всего, чего мы сами достигли без руководителя; а лучше этого обучить мы не в состоянии.
И для начала я возьму вот нашего друга. Я, Катул, впервые услышал Сульпиция, когда он, ещё совсем подростком, выступал по пустячному делу. И его голос, и наружность, и осанка, и всё остальное вполне соответствовали тому призванию, о котором мы толкуем; речь его была живой и стремительной - в этом сказывалось его дарование; слог был кипучим и, пожалуй, чересчур словообильным - тут сказывался его возраст. Я не против этого: такое излишество в молодом человеке меня радует. Ибо легче обрезать лозу, когда она чересчур разрастется, чем, ухаживая за слабым стволом, отращивать на нём новые ветки; точно так же и в юноше меня радует, коль у него есть, откуда кое-что урезать: не может долго быть сочным то, что чересчур быстро достигло зрелости. Я сразу приметил в юноше талант и тут же, не теряя времени, убедил его считать форум подготовительной школой, а себе подобрать учителя; мой совет: Луция Красса. Он за это ухватился, решил так и сделать да ещё добавил - из вежливости, разумеется, что и я буду его учителем. Не прошло и года после этих моих уговоров, как он выступил обвинителем Гая Норбана, защитником которого был я. Прямо не поверишь, какую я увидел разницу между тем, каким он стал, и каким был год тому назад. Конечно, к такому великолепному и блестящему роду речи, напоминавшей самого Красса, приводила его сама его природа, но одной её помощи было бы недостаточно, если бы он так старательно не подражал Крассу и не стремился за ним, по собственным его словам, и умом и сердцем.
Итак, вот первое моё предписание: надо указать образец для подражания, и пусть начинающий всеми силами стремится уловить всё лучшее, что есть в этом образце. За этим пусть последует упражнение, в коем он должен с точностью воспроизводить подражанием избранный образец,- не так, однако, как я видел не раз у многих подражателей, которые стараются перенять то, что полегче, да то, что поприметней, будь то хотя бы недостатком. Ничего нет легче, как подражать кому-либо в одежде, осанке, движении. Но если сверх того перенять какой-нибудь недостаток; да ещё гордиться этим, то в таком подражании мало толку. Таков вот Фуфий, который даже теперь, сорвав голос, беснуется у нас в политике: он перенимает у Фимбрии не мощность речи, каковая, что ни говори, у Фимбрии есть, а только его манеру разевать рот и растягивать слова. Так он и образец выбрать себе не сумел, которому лучше всего было бы ему следовать, да и в том, кого избрал, подражает лишь порокам. А кто будет поступать как следует, прежде всего должен быть очень осмотрителен при выборе, а затем должен всеми силами стремиться достичь самого лучшего, что есть в избранном им образце. А как вы думаете, разве не поэтому каждое поколение выдвигает свой собственный стиль красноречия? Правда, по нашим ораторам об этом не легко судить, так как они не очень-то много оставили писаний, по которым можно было бы составить суждение; но вот по сочинениям греков отлично можно видеть, каков в каждом поколении был закон и идеал красноречия. Самые, пожалуй, ранние ораторы, от которых, по крайней мере сохранились сочинения, - это Перикл с Алкивиадом и принадлежащий к тому же поколению Фукидид: тонкие, острые, краткие, изобилующие больше мыслями, чем словами. Такое единство стиля никак не могло получиться случайно: не иначе, как все они ставили себе кого-либо за образец. За ними последовали Критий, Ферамен и Лисий: от Лисия сочинений осталось много, от Крития - несколько, а о Ферамене мы знаем только понаслышке. Все они ещё сохраняли сочность Перикла, хотя вся ткань их речи была пышнее. Но вот является Исократ, наставник всех своих современников. Из его школы, точно из Троянского коня, вышли сплошь одни герои; но одни из них предпочли блистать в параде, другие - в битве.
Однако и первые, все эти Феопомпы, Эфоры, Филисты, Навкраты и многие другие, при всем различии их дарований и стремлений были сходны между собою и со своим учителем; да и вторые, посвятившие себя судебной деятельности, как Демосфен, Гиперид, Ликург, Эсхин, Динарх и немало других, при всем их различии между собою, обнаруживали тем не менее общее стремление к естественности. Пока им продолжали следовать, до тех пор и этого рода красноречие и рвение к нему были живы. Но после того, как они все угасли и память о них мало-помалу затуманилась и заглохла, расцвели другие роды речи, изнеженные и расслабленные. Тут-то и появился Демохар, сын, как говорят, сестры Демосфена, а потом и знаменитый Деметрий Фалерский, чей слог, по-моему, лощеней всех, а там и другие, им подобные. И если мы вздумаем всё это проследить вплоть до нашего времени, то увидим, что и нынче образцом для всей Азии служат Менекл из Алабанды и его брат Гиерокл, которых обоих я слушал. Так вот и всегда находился кто-нибудь, на которого многие старались быть похожи.
Итак, кто хочет путем подражания достичь такого сходства, тот должен добиваться его непрерывными и усиленными упражнениями, причем главным образом - письменными. Если бы так делал наш Сульпиций, речь его была бы гораздо более сжатой; а то теперь в ней иногда, как говорят сельские хозяева о слишком частых всходах, есть некоторая чрезмерная загущенность, которую надо прорежать пером. […]
Но подведём, наконец, образуемого нами оратора к настоящим судебным делам, а именно: к таким, которые потруднее, - к искам и тяжбам. И тут я дам совет, над которым, может быть, кто и посмеется: он не хитрый, однако необходимый, и я даю его скорее как здравый советчик, чем как учёный наставник. Так вот, прежде всего оратор должен, какие бы дела он ни взялся вести, тщательно и основательно в них разобраться. В школе такое предписание не дается; детям ведь предлагаются дела легкие: «Закон воспрещает чужестранцу всходить на стену; он взошёл, отразил неприятелей; его обвиняют». Разобраться в подобном деле не стоит труда, поэтому незачем и давать предписания для его изучения. (Вот на такой-то образец и даются дела в школе.) Но вот на форуме - документы, свидетельства, договоры, соглашения, обязательства, родство, свойство, указы магистратов, заключения правоведов, вся жизнь, наконец, тех, чье дело разбирается, - и все это должно быть разобрано; мы видим, что из-за небрежного ко всему этому отношения бывает проиграно множество дел, и главным образом частных, которые обычно особенно запутанны. Ведь некоторые из желания показать, будто они завалены работой и вынуждены носиться по форуму от дела к делу, берутся выступать по делам, вовсе с ними не ознакомившись. Тут возмутительна, пожалуй, и небрежность, с какой они берутся за дело, и предательское легкомыслие, с каким они его ведут. Если угодно, первое даже хуже, потому что никто без знакомства с предметом не может говорить о нём иначе, чем самым постыднейшим образом. Так, презирая упреки в лени, которые действительно позорны, они навлекают упреки в тупоумии, которых сами ещё больше боятся.
Вот я всегда и стараюсь требовать, чтобы каждый излагал мне своё дело сам и чтобы никого другого при этом не было, - так он будет говорить откровеннее; и я защищаю перед ним дело его противника, чтобы он сам защищал своё и без утайки высказывал все свои соображения на этот счёт.
Поэтому, когда он уйдёт, я могу с полным спокойствием выступать за трёх лиц - за себя, за противника и за судью. Тот довод, в котором больше помощи, чем вреда, я намечаю привести; где я нахожу больше зла, чем блага, то я целиком отвергаю и отбрасываю. Так мне и удаётся сначала обдумать, что мне сказать, а потом уж и сказать; а большинство, полагаясь на свои дарования, и то и другое делают одновременно. А ведь, несомненно, они сказали бы гораздо лучше, если бы сочли нужным сначала обдумать, а потом уже говорить.
Когда я полностью изучу все обстоятельства дела, я сейчас же соображаю, какой в нём вопрос спорный.
Ибо идёт ли спор между людьми по делу уголовному, как о преступлении; либо по совещательному, как о войне; либо по личному, как о похвале; либо по учёному, как о смысле жизни, - ни в одном случае он не обходится без вопроса или о том, «что сделано, делается и будет сделано», или «каково сделанное», или «как его назвать».
Цицерон, Три трактата об ораторском искусстве, М., «Ладомир», 1994 г., с. 147-151.