Типология моделей по Марксу Вартофскому
«… наш предварительный анализ требует рассмотрения сфер использования моделей. Я расположу их в иерархическом порядке, начиная с тех, экзистенциальные утверждения которых наименее слабы, и кончая теми, в которых они наиболее сильны. В первом случае не выражается никакой явной ориентации на то, что нечто существует. Поэтому нет и никаких когнитивных притязаний, кроме стремления воспринимать или мыслить вещи тем или иным способом, не ручаясь за достоверность этого способа. В случае же принятия наиболее сильных экзистенциальных обязательств модель рассматривается, если использовать выражение Дж. Кемени, как «подразумеваемое фактически истинным описание», которое приводит к принятию или, по крайней мере, к рекомендации принять соответствующие экзистенциальные обязательства. Предлагаемая мною типология моделей выглядит следующим образом.
1. Ad hoc аналогии. Это хорошо нам знакомые качественные модели, фиксирующие очевидные, но изолированные сходства между репрезентируемым и репрезентирующим. Так, когда нам говорят, что звёздные системы в расширяющейся вселенной подобны изюминкам в поднимающемся тесте, что политическая организация, подобно живому организму, имеет свою голову, глаза, уши, руки, ноги, сердце и желудок и, наконец, что электронные орбиты в атоме подобны оболочкам, то такие аналогии проводятся лишь для того, чтобы помочь нам сформировать соответствующую концептуальную картину. Можно сказать, что такие модели находят скорее дидактическое, чем научное - в полном смысле этого слова - применение. Точно так же механические демонстрационные модели с их пружинками и проволочками,- модели-жестянки, как я их называю, - фиксируя определённые физические отношения и качества, ни в коей мере не претендуют то, чтобы быть фактуально истинными. […]
2. Иные, хотя и не более строгие онтологические обязательства принимаются при построении формальных репрезентаций ограниченных областей экспериментальных фактов. Побуждениями здесь, возможно, служат соображения «экономии репрезентации», как в классических моделях «законов» П. Дюгема или «экономии мышления» Э. Маха. На низшем уровне это не более чем упорядочивание данных или их краткое описание с единственной претензией на то, что экспериментальные факты можно упорядочить именно предлагаемым образом. Всё, что выходит за эти рамки, включая интерпретацию предложенного варианта упорядочивания, выходит и за рамки подобного описания, а, следовательно, за рамки такой «модели». Тем не менее, здесь скрывается более серьёзная претензия. У этих моделей, парадигмами которых являются математические модели в социальных науках и психологии, имеются более глубокие систематические онтологические притязания, а именно, они претендуют на отображение закономерных свойств упорядочиваемых данных, на то, что они в действительности являются моделями макромасштабного и универсального поведения переменных и поэтому представляют собой индуктивные генерализации, получаемые из анализа частных случаев. В силу этого их можно рассматривать как гипотезы. Однако во всех этих случаях онтологические основания таких моделей весьма ограниченны, поскольку их «сущностями» являются только данные, причем интерпретация данных происходит вне этих моделей. Г. Саймон, один из главных создателей математических моделей в социальных науках, в своем труде «Модели человека» писал: «Мы построили здесь математическую модель, переводящую с допустимой точностью на язык математики некоторые положения Хоманса о поведении людей в группах». И далее: «Все те понятия, которые надо определить, относятся к модели, т. е. к системе уравнений, а не к «реальному» миру, который, как предполагается, эта модель описывает». Со своей стороны Стернберг в одной из своих работ по математической психологии, говоря о стохастической теории научения, утверждает: «События в эксперименте - если принять допущения об их эквивалентности и дополнительности - определяют множество моделируемых событий и, следовательно, порождают четыре важных класса моделей...» В другом месте мы читаем: «Суть модели - в описании изменения вероятности реакций от опыта к опыту...». Во всех этих высказываниях присутствует молчаливое допущение, что данные дают нам ключ к пониманию мира и того, как он устроен. Однако эти модели соотносятся не с осознанно истолкованным «миром», а с теми непосредственными явлениями, из которых состоят события в эксперименте. Короче говоря, такие модели имеют дело с универсумом лабораторных сущностей, которые предстоит нам описать и объяснить с помощью математики. Сквозь такие математические модели-конструкции просвечивает восходящее к Пифагору и Галилею утверждение о том, что математика - это язык, на котором написана книга Природы. Однако обычно такая интерпретация математики либо подавляется, либо ослабляется (например, путем закавычивания слова «реальность») и без труда переводится в инструментализм, к рассмотрению которого мы сейчас и переходим.
3. Модели как вычислительные устройства или механизмы для вывода. Основанием таких моделей является их структурный или формальный изоморфизм с множеством дескриптивных утверждений и отношений между этими утверждениями в той или иной эмпирической науке. В этом случае модели служат для выведения следствий из теорий и, таким образом, выполняют вспомогательную функцию, способствуя обеспечению проверки теорий. Отсюда такая функция моделей, как порождение верифицируемых предвидений. Согласно некоторым взглядам, развиваемым в рамках этой концепции, бремя решения онтологических вопросов возлагается на теорию, для которой можно построить вычислительную модель. В соответствии с этим постулаты теории могут содержать экзистенциальные обязательства, а её модель служит только средством сопоставления и конфронтации экзистенциальных утверждений с экспериментально проверяемыми следствиями. Изложенная концепция - это достаточно приемлемое толкование того, что значит быть моделью теории. Используемые при этом различия между моделью и теорией играют относительно полезную роль. Вместе с тем, согласно наиболее радикальным вариантам инструментализма, теория может выполнять точно такую же функцию, будучи при этом только инструментом непротиворечивой организации и проверки и оставляя нерешённым вопрос: организации и проверки чего? В инструментализме вопрос о референции таких теоретико-модельных «инструментов» постоянно откладывается или решается в терминах практических целей, выдвигаемых вне рамок данной теории и использующих для своего формулирования такие туманные формулировки, как «успешное предсказание» или «управление окружением».
4. «Как будто» конструкции. В этом значении теоретические или гипотетические модели рассматриваются прежде всего в их психологическом плане или с позиций их методологической полезности для построения научных теорий. Они выполняют эвристическую функцию изображения объектов сложных теоретических областей и поиска направлений для научного мышления. В этом они подобны ad hoc аналогиям, однако с более сильной операциональной ориентацией и с тенденцией к большей систематичности и широкомасштабности. В этих моделях выражается ещё один инструменталистский акцент, а именно, акцент на полезность «когнитивных карт» (если использовать выражение Р. Толмена, хотя оно и относилось к крысам) или «планов» (если использовать термин Миллера, Прибрама и Галантера, который вполне подходит и для человеческих существ). В «как будто» конструкциях экзистенциальная ориентация также неочевидна и не идет далее скромной посылки, которую У. Джемс охарактеризовал бы фразой «чему лучше верить». Что ж, лучше всего было бы верить истине, но «достоинство» осторожных «как будто» конструкций заключается в том, что они не претендуют на истину, если только не считать, что то, «чему лучше верить», и есть истина (в силу этого крайне расплывчатого критерия). Тем не менее здесь можно ввести промежуточную интерпретацию «как будто» моделей, которая граничит с признанием познавательной ориентации таких моделей или колеблется вокруг, так сказать, острия этой ориентации. Дело в том, что «как будто» модели являются «абстрактными моделями». Как таковые они (хотя и не обладают каким-либо дополнительным содержанием за рамками той области, в которой они используются) вместе с тем предполагают при дальнейшем развитии науки свою «конкретизацию». Я имею в виду прежде всего бурно обсуждаемую сейчас лингвистическую модель Н. Хомского, рассматриваемую как гипотетический «механизм», обеспечивающий те трансформации, которые должен производить носитель языка для порождения грамматических предложений. В этом случае используются объяснения с помощью модели «чёрного ящика», и Н. Винер, анализируя такие объяснения в работе «Творец и Голем» и других своих работах, провёл различие между «картинными» и «операциональными» образами, что имеет прямое отношение к обсуждаемым здесь проблемам. То, что происходит в «чёрном ящике» (скажем, в «мозге» Хомского), навечно сокрыто от нашего «взгляда», если это понимать в обычном смысле как возможность увидеть реальную картину того, что там происходит. Далеко не считая это непреодолимым ограничением, Винер утверждает (и я думаю, Хомский мог бы к нему присоединиться), что именно операциональный образ является тем образом, который позволяет нам глубже проникнуть в отображаемое, более адекватным изоморфизмом, чем просто гомоморфный «картинный» образ, в котором репрезентированы сугубо поверхностные и даже случайные черты. С таких позиций вопрос: «разве то, что находится внутри «черного ящика», на самом деле таково?» становится излишним, поскольку все, что мы в конечном счете можем потребовать от модели, это предоставление нам адекватного функционального «отчёта» о соответствующих трансформациях. Вместе с тем сделав такой шаг вперёд, мы приходим к более решительному утверждению, а именно, к утверждению о том, что когда в конце концов «черный ящик» «откроют», в нем увидят как раз то, что мы и предполагали там увидеть. А это фактически означает, что физиология подтвердит правоту психологии или - выражая это ещё более радикально, - что ей в конечном счёте ничего и не останется, поскольку психологическая или психолингвистическая модель является истинной репрезентацией психологических или психолингвистических фактов. Такая онтологическая ориентация переходит от инструменталистской позиции поддержки гипотетических реалий или гипотетических структур per suppositionem к позиции квазиреализма, согласно которой «вещи - это нечто фактически похожее на то, что дано».
