Начало »
Однажды к нам приехали в гости поэты – студенты Литинститута Винокуров, Ваншенкин, Солоухин, Ганабин, Кафанов, ещё совсем молодые, но уже прошедшие фронтовую школу. Нечего и говорить, как я был горд выступать со своими стихами вместе с настоящими поэтами. Второе военное поколение, которое они представляли, внесло много нового в нашу поэзию и отстояло лиризм, от которого некоторые более старшие поэты начали уходить в сторону риторики. Написанные впоследствии негромкие лирические стихи «Мальчишка» Ваншенкина и «Гамлет» Винокурова произвели на меня впечатление разорвавшейся бомбы.
«Багрицкого любишь?» - спросил меня после выступления в Доме пионеров Винокуров. Я ему сразу стал читать: «Мы ржавые листья на ржавых дубах...». Левая бровь юного мэтра удивленно полезла вверх. Мы подружились, несмотря на заметную тогда разницу в возрасте и опыте. На всю жизнь благодарен я поэту Андрею Досталю. Более трёх лет он почти ежедневно занимался со мной в литературной консультации издательства «Молодая гвардия». Андрей Досталь открыл для меня Леонида Мартынова, в чью неповторимую интонацию - «Вы ночевали на цветочных клумбах?» - я сразу влюбился.
В 1949 году мне снова повезло, когда в газете «Советский спорт» я встретился с журналистом и поэтом Николаем Тарасовым. Он не только напечатал мои первые стихи, но и просиживал со мной долгие часы, терпеливо объясняя, какая строчка хорошая, какая плохая и почему. Его друзья - тогда геофизик, а ныне литературный критик В. Барлас и журналист Л. Филатов, ныне редактор еженедельника «Футбол - хоккей», - тоже многому научили меня в поэзии, давая почитать из своих библиотек редкие сборники. Теперь Твардовский уже не казался мне простоватым, а Пастернак чрезмерно усложнённым.
Мне удалось познакомиться с творчеством Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама. Однако на стихах, которые я в то время печатал, моё расширявшееся «поэтическое образование» совсем не сказывалось. Как читатель я опередил себя, поэта. Я в основном подражал Кирсанову и, когда познакомился с ним, ожидал его похвал, но Кирсанов справедливо осудил моё подражательство.
Неоценимое влияние на меня оказала дружба с Владимиром Соколовым, который, кстати, помог мне поступить в Литературный институт, несмотря на отсутствие аттестата зрелости. Соколов был, безусловно, первым поэтом послевоенного поколения, нашедшим лирическое выражение своего таланта. Для меня было ясно, что Соколов блестяще знает поэзию и вкус его не страдает групповой ограниченностью - он никогда не делит поэтов на «традиционалистов» и «новаторов», а только на хороших и плохих. Этому он навсегда научил меня.
В Литературном институте моя студенческая жизнь также дала мне многое для понимания поэзии. На семинарах и в коридорах суждения о стихах друг друга были иногда безжалостны, но всегда искренни. Именно эта безжалостная искренность моих товарищей и помогла мне спрыгнуть с ходуль. Я написал стихи «Вагон», «Перед встречей», и, очевидно, это было началом моей серьёзной работы.
Я познакомился с замечательным, к сожалению, до сих пор недооцененным поэтом Николаем Глазковым, писавшим тогда так:
Я сам себе корёжу жизнь, валяя дурака,
От моря лжи до поля ржи дорога далека.
У Глазкова я учился рассвобождённости интонации. Ошарашивающее впечатление на меня произвело открытие стихов Слуцкого. Они были, казалось, антипоэтичны, и вместе с тем в них звучала поэзия беспощадно обнаженной жизни. Если раньше я стремился бороться в своих стихах с «прозаизмами», то после стихов Слуцкого старался избегать чрезмерно возвышенных «поэтизмов».
Учась в Литинституте, мы, молодые поэты, не были свободны и от взаимовлияний. Некоторые стихи Роберта Рождественского и мои, написанные в 1953-1955 годах, были похожи как две капли воды. Сейчас, я надеюсь, их не спутаешь: мы выбрали разные дороги, и это естественно, как сама жизнь».
Евтушенко Е.А., Воспитание поэзией / В авторском сборнике: Талант есть чудо неслучайное, М., «Советский писатель», 1980 г., с. 8-12.