Личная психологическая надломленность и начало реформ императора Павла I

«При жизни Екатерины для Павла остался лишь один удел, где он чувствовал себя свободным -  удел мечтателя. Это было горько и обидно. Но зато поневоле заставляло детально заниматься планами будущего царствования, которые Павел частично даже апробировал в Гатчине.

В какой-то мере гатчинцы должны были исполнить роль петровских «потешных». И выполнили. Правда, как потом оказалось, с совершенно противоположным знаком. Дело здесь не одном Павле, а в самих гатчинцах, по поводу которых острый на язык Ростопчин заметил, что самый честный из них заслуживает колесования без суда (какой казни при этом собирался предать себя Растопчин, сам гатчинец, не совсем ясно). В Гатчину попадали отбросы общества, отторгнутые даже армейской средой. Люди за редким исключением необразованные, они были полны желчи и зависти. Они ждали своего часа, находя, впрочем, отдохновение в солдафонстве и муштре. Но для Павла именно гатчинцы были воплощением его будущего и, одновременно, - кадрами «реформаторов». В них он видел концентрированное выражение государственной и военной идеи, которая должна была пронизать имперскую политику. Словом, по убеждению Павла, всё было предуготовлено: оставалось лишь побыстрее воплотить давно выношенные планы с помощью давно подготовленных людей.

Заметим, что тогдашнее воспитание требовало, чтобы воспитываемый знал о негативных сторонах своей натуры. В этом знании видели главное лекарство для излечения. Павел не был исключением. Ему были указаны его недостатки с надеждой, что он преодолеет их. Кажется, он пытался это сделать на протяжении всей своей жизни. Так, жестокое разочарование, связанное с первым браком, побудило Павла написать своей второй избраннице настоящий трактат с наставлениями. В нём великий князь необыкновенно откровенен: явственно улавливается ощущение одиночества и надежда найти близкую душу. «Ей (будущей супруге - Прим. И.Л. Викентьева) придётся, прежде всего, вооружиться терпением и кротостью, чтобы сносить мою горячность и изменчивое расположение духа, а равно мою нетерпеливость». Сам же Павел неоднократно обещал «обуздывать свою горячность, насколько могу».

Известно, что получилось из намерения Павла заняться самовоспитанием. Терпения хватало ненадолго - голос натуры каждый раз брал своё. То была вина и беда Павла. Впрочем, жалеть надо всё же не Павла, а Россию. Для неё вина Павла уж точно оборачивалась бедою. Павел, несомненно, был натурой неуравновешенной и сумасбродной. Известная фраза В.О. Ключевского о том, что деятельность Павла носила характер «не столько политический, сколько патологический», имеет свое объяснение, истоки которого следует искать в жизни великого князя до ноября 1796 года. Все происходящее после этой даты - уже следствие, итог психологической надломленности Павла. […]

Рыцарское увлечение Павла - это ещё и ответ на вызовы Французской революции. По определению Н. Эйдельмана, император тем самым пытался противопоставить «рыцарство против якобинства, т.е. облагороженное неравенство против малого равенства». Противопоставление в таком виде не удалось. Но оно показывает, насколько эта задача становилась необходимой в условиях постоянного нарастания кризиса сословного строя. Для времени Павла характерной стала предельная централизация государственного аппарата, дающая возможность монарху распоряжаться во всех областях государственного управления. Павел окончательно изгнал коллегиальную систему управления. Он же дал начало единоличной министерской системе. Разумеется, централизация власти - рецепт давно известный и апробированный российскими монархами.  […]

Утром 5 ноября 1796 года императрицу Екатерину II нашли без чувств на полу в гардеробной. Апоплексический удар! Тотчас послали в Гатчину за наследником Павлом. Отношения между матерью и сыном к этому времени были настолько испорчены, что Павел, получив известие о  болезни императрицы, не сразу поверил в случившееся - не таится ли здесь какой-то подвох? Но посланники прибывали и прибывали, и всеобщее заискивание, сменившее прежнее пренебрежение, говорило больше, чем все донесения и сочувственные речи вместе взятые. Павел примчался в Зимний дворец. Здесь, в покоях матери, он будто бы нашёл и бросил в огонь пакет, перевязанный лентой – Указ, лишавший его престола в пользу любимого внука умирающей императрицы - Александра Павловича.

Впрочем, Камерфурьерский журнал сообщает о происшедшем в комнатах без драматизма, присущего позднейшим мемуарам. Павел приказал собрать и опечатать все бумаги императрицы, подав при этом пример исполнительности: «...Сам начал собирать оные прежде всех». Вечером того же дня Екатерина, не приходя в сознание, скончалась. По свидетельству одного из очевидцев, тотчас после её смерти раздался голос Павла: «Я ваш государь! Попа сюда».

Слова характерные. В них легко уловить павловскую импульсивность и горячечное нетерпение. И в самом деле, чтобы произнести их, новому императору пришлось ждать 42 года! Ни одному из Романовых, вступавшему на престол ни до, ни после Павла, не пришлось томиться столь долго. Если к этому прибавить, что Павел из-за неприязни к нему Екатерины чуть было не лишился престола, то понятна его бесцеремонная стремительность. В ней, между прочим, объяснение многих особенностей этого странного и короткого царствования, отличного от всех других прямо-таки неистовым отношением императора к делам. Павел слишком долго, по его выражению, «упражнялся в терпении», слишком жаждал власти, чтобы далее сдерживаться. Маленькая Гатчина, местопребывание наследника в последние 13 лет жизни Екатерины, хотя и была обращена им в идеальный образ будущего правления, казалась ему унизительно тесной для его обширных замыслов. «Тридцать лет без всякого дела», - жаловался он как-то в письме к Н.П. Румянцеву, и в этом вскрике - весь Павел, задыхавшийся от бездеятельности.

Но вот, наконец, его время наступило, и неукротимая энергия, годами копившаяся в наследнике, опрокинулась на страну. На смену гатчинской Гатчины шла гатчинская Россия. История, однако, отпустила «гатчинской России» очень небольшой срок. Правление Павла длилось чуть больше 4 лет и закончилось тем, чем началось - пресловутым «апоплексическим ударом», «роль» которого в ночь с 11 на 12 марта 1801 года была исполнена группой офицеров-заговорщиков. Подогретые шампанским, страхом и разговорами о спасении Отечества, они расправились над «новым Калигулой»».

Андреев И.Л., Неистовый Павел, в Сб.: История России в портретах государственных и политических деятелей / Под ред. В.А. Корнилова, М., «Омега-Л», 2002 г., с. 56-57, 59 и 47-48.