Ситуация невозможности принятия решения в произведениях А.П. Чехова в изложении Льва Шестова
««Иванов» и «Скучная история» представляются мне вещами, носящими наиболее автобиографический характер. В них почти каждая строчка рыдает - и трудно предположить, чтобы так рыдать мог человек, только глядя на чужое горе. […] (В «Скучной истории» - герой А.П. Чехова - профессор медицины, по собственному диагнозу, ему осталось жить не больше полугода… Работа врача, университетские лекции, очередной диссертант, близкие, доставлявшие раньше радость, только раздражают – Прим. И.Л. Викентьева).
В «Скучной истории» герой - старый профессор; в «Иванове» герой - молодой помещик. И, однако, тема в обоих произведениях одна и та же.
Профессор надорвался и этим отрезал себя и от своей прошлой жизни, и от возможности принимать деятельное участие в человеческих интересах; Иванов тоже надорвался и стал лишним, ненужным человеком. Если бы жизнь была так устроена, что одновременно с утратой здоровья, сил и способностей наступала и смерть, старый профессор и молодой Иванов не могли бы просуществовать и часу. Для слепого ясно: оба они разбиты и для жизни не годятся. Но по непонятным для нас причинам мудрая природа не озаботилась о такого рода совпадении: сплошь и рядом человек продолжает жить после того, когда он совершенно утратил способность брать от жизни то, в чем мы привыкли видеть её сущность и смысл. И ещё поразительнее: у разбитого человека обыкновенно отнимается всё, кроме способности сознавать и чувствовать своё положение. Если угодно - мыслительные способности в таких случаях большей частью утончаются, обостряются, вырастают до колоссальных размеров.
Нередко средний, посредственный, банальный человек, попав в исключительное положение Иванова или старого профессора, изменяется до неузнаваемости. В нём проявляются признаки дарования, таланта, даже гениальности. Нитше (авторское написание фамилии Ницше – Прим. И.Л. Викентьева) поставил когда-то такой вопрос: может ли осёл быть трагическим? Он оставил его без ответа, но за него ответил гр. Толстой в «Смерти Ивана Ильича». Иван Ильич, как видно из сделанного Толстым описания его жизни, посредственная, обыкновенная натура, одна из тех, которые проходят свой путь, избегая всего трудного и проблематического, озабоченные исключительно спокойствием и приятностью земного существования. И вот чуть только пахнуло на него холодом трагедии - он весь преобразился. Иван Ильич и его последние дни захватывают нас не меньше, чем история Сократа или Паскаля. […]
«С совершившимся фактом мириться нельзя, не мириться тоже нельзя, а середины нет». «Действовать» при таких условиях невозможно, стало быть, остается «упасть на пол, кричать и биться головой об пол». Так говорит Чехов об одном из своих героев, но мог бы сказать обо всех без исключения. Заботами автора они поставлены в такое положение, что им остаётся только одно: упасть на пол и колотиться головой о стену. Со странным загадочным упорством они отвергают все принятые способы спасения. Николай Степанович, старый профессор («Скучная история») мог бы попытаться забыться или утешиться воспоминаниями из своего прошлого. Но воспоминания только раздражают его.
Он был выдающимся ученым – теперь работа валится из его рук. Он умел два часа подряд на лекции удерживать внимание аудитории, теперь его не хватает и на четверть часа. У него были друзья и товарищи, он любил своих учеников и помощников, свою жену, своих детей, теперь ему ровно ни до кого нет дела. Если люди и возбуждают в нём какие-либо чувства, то разве только ненависть, злобу и зависть. Он должен признаться себе в этом с той правдивостью, которая неизвестно почему, зачем и откуда пришла к нему на смену прежнего, свойственного всем умным и нормальным людям дипломатического искусства видеть и говорить лишь то, что способствует добрым человеческим отношениям и здоровым внутренним настроениям. Всё, о чём он теперь думает, все, что он видит - только отравляет ему и другим те небольшие радости, которыми красится человеческая жизнь. Он чувствует с ясностью, которой не достигал никогда в лучшие дни и часы своих прежних теоретических изысканий, что он стал преступником - ничего не преступив. Всё, что он прежде делал, было хорошо, нужно, полезно. Он рассказывает о своём прошлом, и вы видите, что он всегда был прав и мог бы разрешить самому суровому судье во всякое время дня и ночи прийти к нему - проверить не только дела его, но и помыслы. А теперь не только посторонний осудил бы его - он сам себя осуждает. Он откровенно признаётся, что весь соткан из зависти и ненависти. «Самое лучшее и святое право королей, - говорит он, - это право помилования. И я всегда чувствовал себя королём, был снисходителен, охотно прощал всех направо и налево... Но теперь я уже не король. Во мне происходит нечто такое, что прилично только рабам: в голове моей день и ночь бродят злые мысли, а в душе свили себе гнездо чувства, каких я не знал раньше. Я и ненавижу, и презираю, и негодую, и возмущаюсь, и боюсь. Я стал не в меру строг, требователен, раздражителен, нелюбезен, подозрителен... Что это значит? Если новые мысли и новые чувства произошли от перемены убеждений, то откуда могла взяться такая перемена? Разве мир стал хуже, а я лучше, или раньше я был слеп и равнодушен? Если же эта перемена произошла от общего упадка физических и умственных сил - я ведь болен и каждый день теряю в весе, то положение мое жалко: значит, мои новые мысли ненормальны, нездоровы, я должен стыдиться их и считать ничтожными...».
Такой вопрос ставит старый умирающий профессор, а вместе с ним и Чехов. Что лучше? Быть ли королём, или старой, завистливой, едва ли на кого-нибудь подействуют - да я и не знаю, есть ли в приведённых словах доводы. Но этот ужасающий, нечеловеческий стон! Представьте себе картину: лысый, безобразный старик, с трясущимися руками, с искривленным ртом, с высохшей шеей, с обезумевшими от страха глазами, валяется, как зверь на земле, и вопит, вопит, вопит!.. Чего ему нужно?! Он прожил длинную, интересную жизнь, теперь осталось бы только красиво закончить её, возможно тихо, спокойно и торжественно распростившись с земным существованием. Но он рвёт и мечет, призывает к суду чуть ли не всю вселенную и судорожно цепляется за оставшиеся ему дни. А Чехов? Что делает Чехов? Вместо того, чтобы равнодушно пройти мимо, он берёт сторону чудовищного урода, он посвящает десятки страниц его «душевным переживаниям» и постепенно доводит читателя до того, что вместо естественного и законного чувства негодования в его сердце зарождаются ненужные и опасные симпатии к разлагающемуся и гниющему существованию. Ведь помочь профессору нельзя - это знает всякий. А если нельзя помочь, то, стало быть, нужно забыть: это прописная истина. Какая польза, какой смысл может быть в бесконечном расписывании, - гр. Толстой сказал бы «размазывании», - невыносимых мук агонии, неизбежно приводящей к смерти?
Если бы «новые» мысли и чувства профессора блистали красотой, благородством, самоотверженностью - тогда дело иное: читатель мог бы кой-чему поучиться. Но, как видно из рассказа Чехова, все эти качества принадлежали старым мыслям его героя. Теперь, с началом его болезни, в нём зародилось непобедимое отвращение ко всему, что хотя издалека напоминает высокие чувства. Когда его воспитанница Катя обращается к нему за советом что делать - он, знаменитый учёный, друг Пирогова, Кавелина и Некрасова, воспитавший столько поколений молодёжи, не знает, что сказать ей. Бессмысленно перебирает он в своей памяти целый ряд хороших слов - но они потеряли для него всякое значение. Что ответить ей? - спрашивает он себя. «Легко сказать - трудись или раздай свое имущество бедным, или познай самого себя, и потому, что легко сказать, я не знаю, что ответить». Катя, ещё молодая, здоровая и красивая женщина, стараниями Чехова попала, как и профессор, в мышеловку, из которой человеческими силами не вырваться. И с тех пор, как она познала безнадёжность, она завоевала все симпатии автора».
Шестов Лев, Творчество из ничего (А.П. Чехов) / Избранное в 2-х томах, М., «Российская политическая энциклопедия», 2010 г., с. 24-26 и 29.