Плутарх о Демосфене-ораторе
«V. УВЛЕЧЕНИЕ красноречием у Демосфена начались, говорят, вот с чего. Оратор Каллистрат готовился выступать в суде по делу об Оропе, и этого выступления все ждали с большим нетерпением, ибо оратор он был весьма сильный, к тому же в расцвете славы, да, и само дело было очень уж громкое. Услыхав, как учителя и дядьки сговариваются пойти на судебное слушание, Демосфен мольбами и просьбами добился от своего дядьки, чтобы он взял его с собой. А тот был в приятельских отношениях с прислужниками, которые ведали ключами от судебных помещений, и раздобыл место, откуда мальчик, никем не замеченный, мог бы слушать выступавших. Каллистрат блестяще выиграл дело, стяжав всеобщее восхищение, и Демосфен позавидовал его славе, видя, как толпа с восторженными восклицаниями провожает победителя домой, но ещё больше поразился силе слова, которое, как он ясно понял, способно пленять и покорять решительно всех.
С тех пор, забросив все остальные занятия и детские игры, он стал усердно упражняться в произнесении речей, надеясь со временем сделаться настоящим оратором. В наставники себе он выбрал Исея, хотя в то время ещё преподавал Исократ, - то ли, как считают некоторые, оттого, что по причине сиротства не в состоянии был уплатить Исократу положенные десять мин, или же, вероятнее, потому, что для практических целей более пригодным считал красноречие Исея, действенное и изощрённое. А Гермипп утверждает, что нашел записки неизвестного автора, где написано, что Демосфен был слушателем Платона и своим красноречием обязан главным образом ему. Тот же Гермипп, ссылаясь на Ктесибия, уверяет, что Демосфен досконально изучил руководства Исократа и Алкидаманта, тайком заполучив их от сиракузянина Каллия и некоторых других.
VI. КАК БЫ то ни было, едва достигнув совершеннолетия, Демосфен привлёк своих опекунов к суду, а так как всевозможными увёртками они ухитрялись каждый раз обжаловать приговор, писал против них речи одну за другой до тех пор, пока, закалившись, как выразился Фукидид, среди трудов и опасностей, не выиграл процесс. И хотя взыскать с них не удалось даже ничтожной доли отцовского наследства, он приобрел смелость и изрядный опыт в речах, а главное, вкусив славы и могущества, приобретаемых участием в публичных прениях, принял твёрдое решение выступить в Народном собрании и заняться государственной деятельностью. […]
Тем не менее, его первое выступление народ встретил недовольными выкриками и насмешками над нелепым построением речи: её периоды казались запутанными, а доказательства - неестественными и натянутыми. К этому добавлялись некоторая слабость голоса, неясное произношение и прерывистое дыхание, создававшее паузы между периодами и затемнявшее смысл произносимого. Кончилось тем, что Демосфен покинул Собрание, и когда он, подавленный, бродил по Пирею, его заметил Эвном из Трии, в то время уже совсем глубокий старик, и разбранил за то, что, красноречием почти не уступая Периклу, из малодушия и слабоволия он губит себя тем, что робеет перед толпой и вместо того, чтобы готовить свое тело к состязаниям, позволяет ему увядать от безделья.
VII. РАССКАЗЫВАЮТ, что однажды, после очередного провала, он возвращался домой, глубоко переживая неудачу, с закутанным от стыда лицом, и встретил актёра Сатира, своего близкого друга, а тот вызвался его проводить. Демосфен стал ему жаловаться, что из всех ораторов он самый трудолюбивый, что растратил чуть ли не все свое здоровье и, тем не менее, его народ не жалует: в то время как пьяниц, матросов и невежд охотно слушают, не прогоняя с возвышения, его и знать не хотят. «Верно, Демосфен! - отвечал Сатир. - Но я быстро помогу твоей беде, если ты не откажешься прочитать мне наизусть что-нибудь из Еврипида или Софокла». После того как Демосфен прочитал. Сатир продекламировал тот же отрывок, но так выразительно и живо, что Демосфену он показался совершенно другим. Убедившись, сколько красоты и изящества придаёт речи такая игра, он понял, что упражнения мало что дают или даже вовсе бесполезны тому, кто пренебрегает произношением и мастерством исполнения. Тогда он устроил под землею особое помещение, которое, кстати, сохранилось до наших дней, и ежедневно, ни на что не отвлекаясь, спускался туда отрабатывать сценические приёмы и укреплять голос, а нередко проводил там по два и по три месяца подряд, наполовину обрив себе голову, чтобы от стыда невозможно было показаться на людях, даже если сильно захочется.
VIII. МАЛО того - даже случайные встречи, беседы, деловые переговоры он использовал как повод и предлог для того, чтобы хорошенько поработать. Оставшись один, он поскорее спускался в свое подземелье и повторял весь разговор с начала до конца со всеми относящимися к делу доводами. Те речи, которые ему приходилось слышать, он тщательно изучал, по памяти восстанавливая ход рассуждений и периоды: к словам, ему сказанным кем-то другим или своим собственным, он придумывал всевозможные поправки и способы выразить те же мысли иначе. Отсюда возникло мнение, что от природы Демосфен был малоодарён, но все мастерство свое и умение приобрел тяжким трудом. Вот что, казалось бы, подтверждало это со всей очевидностью; нелегко было услышать Демосфена выступающим без подготовки, и, даже когда народ вызывал его, сидевшего в Собрании, по имени, требуя выступить, он не вставал с места, если не обдумал и не приготовил речь заранее. За это многие ораторы издевались над ним, а Пифей однажды сострил, что от рассуждений Демосфена пахнет фитилём, на что Демосфен ядовито заметил: «Зато тебе светильник служит для другой цели!». В разговорах с другими, впрочем, он полностью этого не отрицал, признавая, что хотя и не пишет всей речи целиком, совсем без предварительных набросков все же не выступает. При этом он заявлял, что тот, кто готовит речи заранее, по-настоящему предан народу, что в этом и состоит служение ему, а проявлять равнодушие к тому, как воспримет речь большинство, - значит сочувствовать олигархии и рассчитывать больше на насилие, чем на убеждение. Что без подготовки Демосфен выступать не отваживался, доказывают ещё и тем, что, когда крики слушателей приводили его в замешательство, Демад нередко брал слово, чтобы выручить его, а вот он Демаду не помог ни разу».
Плутарх, Избранные жизнеописания в 2-х томах, том II, М., «Правда», 1990 г., с. 498-501.
