Альбер Камю издаёт книгу: Бунтующий человек
Каждый бунтарь стремится с помощью стиля навязать миру свой закон, хотя удаётся это лишь немногим гениям. Поэты, - говорит Шелли, - это непризнанные законодатели мира
Альберт Камю, Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство, М., Политиздат, 1990 г., с. 329.
Первые заметки Альберт Камю сделал в 1945 году, а впервые издал книгу: Бунтующий человек / L’Homme revolte в 1951 году.
Начало всех великих действий и мыслей ничтожно. Великие деяния часто рождаются на уличном перекрестке или у входа в ресторан. Так и с абсурдом. […] Бывает, что привычные декорации рушатся. Подъём, трамвай, четыре часа в конторе или на заводе, обед, трамвай, четыре часа работы, ужин, сон; понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, всё в том же ритме - вот путь, по которому легко идти день за днем. Но однажды встаёт вопрос зачем?. Всё начинается с этой окрашенной недоумением скуки. Начинается - вот что важно. Скука является результатом машинальной жизни, но она же приводит в движение сознание. Скука пробуждает его и провоцирует дальнейшее: либо бессознательное возвращение в привычную колею, либо окончательное пробуждение. А за пробуждением рано или поздно идут следствия; либо самоубийство, либо восстановление хода жизни. Скука сама по себе омерзительна, но здесь я должен признать, что она приносит благо. Ибо всё начинается с сознания, и ничто помимо него не имеет значения. Наблюдение не слишком оригинальное, но речь как раз и идет о самоочевидном. Этого пока что достаточно для беглого обзора истоков абсурда. В самом начале лежит просто забота.
Изо дня в день нас несёт время безотрадной жизни, но наступает момент, когда приходится взваливать её груз на собственные плечи. Мы живем будущим: завтра, позже, когда у тебя будет положение, с возрастом ты поймёшь. Восхитительна эта непоследовательность - ведь в конце концов наступает смерть.
Приходит день, и человек замечает, что ему тридцать лет. Тем самым он заявляет о своей молодости. Но одновременно он соотносит себя со временем, занимает в нем место, признает, что находится в определённой точке графика. Он принадлежит времени и с ужасом осознаёт, что время - его злейший враг. Он мечтал о завтрашнем дне, а теперь знает, что от него следовало бы отречься. Этот бунт плоти и есть абсурд.
Альберт Камю, Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство, М., Политиздат, 1990 г., с. 29-30.
И далее автор приводит примеры из истории России:
В 20-е годы прошлого века у первых русских революционеров-декабристов понятия о добродетели ещё существовали. Эти представители дворянства ещё не изжили в себе якобинский идеализм. Более того, их отношение к добродетели было сознательным. Наши отцы были сибаритами, - писал один из них, Пётр Вяземский, - а мы - последователи Катона. К этому прибавлялось всего одно убеждение, дожившее до Бакунина и эсеров девятьсот пятого года, - убеждение в очистительной силе страдания. Декабристы напоминают тех французских дворян, которые, отрекшись от своих привилегий, вступили в союз с третьим сословием. Эти аристократы-идеалисты пережили свою ночь на 4 августа, решив пожертвовать собой ради освобождения народа.
Хотя вождь декабристов Пестель и не чуждался общественной и политической мысли, их неудавшийся заговор не имел чёткой программы; вряд ли можно даже сказать, что они верили в свой успех. Да, мы умрём, - говорил один из них накануне восстания, - но это будет прекрасная смерть. Их смерть и в самом деле была прекрасной. В декабре 1824 года каре мятежников, собравшихся на Сенатской площади в Санкт-Петербурге, было рассеяно пушечными ядрами. Уцелевших отправили в Сибирь, повесив перед тем пятерых руководителей восстания, причём так неумело, что казнь пришлось повторять дважды. Вполне понятно, что эти жертвы, казалось бы напрасные, были с восторгом и ужасом восприняты всей революционной Россией. Пусть после их казни ничего не изменилось, но сами они стали примером для других. Их гибели знаменовала начало революционной эры, правоту и величие того, что Гегель иронически именовал прекрасной душой: русской революционной мысли ещё предстояло определить своё отношение к этому понятию. […]
Эти выводы - обоснование взбунтовавшегося индивидуализма. Индивидуум не может принять историю такой, какая она есть. Он должен разрушить реальность, чтобы утвердиться в ней, а не служить её пособником. Отрицание - мой бог. В истории мои герои - разрушители старого - Лютер, Вольтер, энциклопедисты, террористы, Байрон (Каин). Примечательно, что здесь одна за другой перечислены все темы метафизического бунта.
Альберт Камю, Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство, М., Политиздат, 1990 г., с. 234-236.
Через много лет лейтенант Шмидт писал перед расстрелом: Моя смерть подведет итог всему - и дело, за которое я стоял, увенчанное казнью, пребудет безупречным и совершенным. А Каляев, представший перед судом не в роли обвиняемого, а в роли обвинителя и приговорённый к повешению, твёрдо заявил: Я считаю свою смерть последним протестом против мира крови и слез. И ещё он писал: С тех пор, как я попал за решетку, у меня не было ни одной минуты желания как-нибудь сохранить жизнь. Его желание сбылось. В два часа утра десятого мая он шагнул навстречу единственному оправданию, которое признавал. Весь в черном, без пальто, в фетровой шляпе на голове, он поднялся на эшафот. И когда священник, отец Флоринский, попытался поднести к его губам распятие, осуждённый, отвернувшись от Христа, бросил: Я уже сказал вам, что совершенно покончил с жизнью и приготовился к смерти. Итак, здесь, в конце пути, пройденного нигилизмом, у самого подножия виселицы, возрождаются прежние ценности.
Они отражение, на сей раз историческое, той формулы, которую мы вывели, завершая анализ мятежного духа: Я бунтую, следовательно, мы существуем.
Суть этих ценностей - в лишениях и одновременно в ослепительной уверенности. Именно она предсмертным отблеском озарила лицо Доры Бриллиант при мысли о тех, кто отдал жизнь во имя нерушимой дружбы; она толкнула Сазонова к самоубийству на каторге в знак протеста против нарушения прав его собратьев; она снизошла и до Нечаева, когда он ответил пощечиной жандармскому генералу, который склонял его к доносу на товарищей. Наделённые этой уверенностью, террористы утверждали братство людей и в то же время ставили себя над этим братством, в последний раз в истории доказывая, что истинный бунт - это источник духовных ценностей.
Альберт Камю, Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство, М., Политиздат, 1990 г., с. 250-251.
