Условия и история развития России
Условия и история развития России
Ослабление государстваОслабление государства из-за низкой инновационности
Политические реформыПолитические реформы в стране
X
Нигилизм и «бурление умов» в России в 1860-е годы
«Сегодня трудно составить целостную картину движения политической мысли России, выявить соотношение сил, которые оказывали влияние на принятие тех или иных государственных решений.
Императорский двор был главным, но не единственным центром власти. Действовали великосветские салоны, где кипели страсти и вынашивались планы тем или иным образом повлиять на императора.
Общественное мнение выражала обретающая вес и силу петербургская и московская печать. Диссиденты во главе с Герценом и редактируемыми им «Полярной звездой» и «Колоколом» будоражили самосознание разночинной интеллигенции. Наибольший вес в общественном мнении той поры имели публицисты И.С. Аксаков, К.Д. Кавелин, М.Н. Катков, Ю. Ф. Самарин, М.П. Погодин, К.Н. Леонтьев, .А. Данилевский, а литературными вершинами являлись .С. Тургенев, Н.А. Некрасов, Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский, вступавшие - каждый по-своему и своё время - в полемику с властью и открыто высказывавшие свое мнение, в том числе и на страницах периодической печати.
В России наступал настоящий информационный бум, вызывавший всеобщее брожение умов.
В обществе царили новые идеи, ценности, представления о необходимости внутреннего реформирования страны, но общественная мысль, получившая право на самовыражение, не терпела застоя там, где социальное зло продолжало существовать в своих явных, неприкрытых формах. Прорыв в деле свободы мысли и слова сопровождался и не самыми конструктивными выступлениями. «Пылкое своеволие литературы» нередко оборачивалось претензией на истину в последней инстанции и принимало антиправительственную окраску. Годы с 1857-го по 1864-й, по образному выражению публициста, стали «эпохой обличительного жара».
«Никогда ни до, ни после того печать не была так либеральна и смела, никогда ей так много не допускалось, никогда не имела она такого решающего, почти господствующего голоса в русской жизни». (Жирков Г.В., История цензуры в России. XIX-XX века, М., «Аспект Пресс», 2001 г., 102).
Стремление высказаться - зачастую впопыхах, обо всем и сразу - порождало крайности, излишества. Современник, поэт Василий Курочкин отозвался на атмосферу тех лет ироническим четверостишием:
Эпоха гласности настала,
Во всём прогресс - но между тем
Блажен, кто рассуждает мало
И кто не думает совсем.
Представители всех сословий, приверженцы нового и последователи старого, создатели разных социально-философских течений и общественных движений торопились предложить свою концепцию преобразования России.
Постепенно происходила поляризация, размежевание, прежде всего в рядах тех, кто пытался взять на себя лидерство, стать во главе общественных процессов. Выдающиеся славянофилы-мыслители проповедовали националистические взгляды. Европейский Запад виделся им носителем всех зол, «смердящим трупом», способным заразить своими недугами российскую патриархальность. Чем чудовищнее были подобные заблуждения, тем в большей степени они находили отклик в малообразованной разночинной среде, для которой весьма убедительным и даже желанным выглядел образ врага подобного типа. В своих философско-этических построениях славянофилы договаривались до того, что и реформы Петра I - незаживающая рана на теле разрушенной, но не исчезнувшей греко-славянской цивилизации. Именно здесь кроются и подлинные причины противопоставления двух столиц - Москвы и Петербурга. По мнению славянофила К.С. Аксакова, Пётр I построил столицу, «не имеющую ничего общего с Россией, не обретшую никаких русских воспоминаний». Петербургский этап ложен и антинационален, Москва же, священная своей историей,- символ духовного единения, источник самобытности русского народа.
В ходе нарастающей полемики эта часть элиты всё в большей степени защищала славянофильскую доктрину национальной самобытности; другие же проповедовали идею превосходства европейской культуры и европейских порядков и идеалов. И то и другое направления, доведённые до крайности, с николаевских времен конфликтовали с официальной властью. Мировоззренческий сумбур к началу шестидесятых годов принял ещё более стихийные формы.
Натурфилософия, идеалистическая философия, философия романтизма, исторический материализм занимали умы несозревших новоиспеченных оракулов, пытавшихся насаждать в России свои умозрительные идеи. Заимствуя взгляды у представителей немецкого естественно-научного материализма и позитивизма, Чернышевский, Писарев, Добролюбов и их последователи стремились стать новыми лидерами множащегося племени российских нигилистов. Их было не так уж много, но дело разрушения российской государственности они делали, уводя своих адептов в мир несбыточных социальных фантазий и антиобщественных поступков.
В пору, когда европейская экономика стремительно продвигалась вперёд, наши «ученики» европейских философов предлагали соотечественникам погружаться в сны Веры Павловны или, располагаясь на торчащих из досок гвоздях, закалять тело и волю по-рахметовски, готовя себя к неким деяниям.
На совести нигилистов расшатывание устоев государства, внесение смятения в умы людей, пропаганда неповиновения. И власть, выполнявшая трудную реформаторскую работу, не могла позволить себе мириться с таким положением дел, поэтому ей приходилось принимать жесткие меры. Материалист и позитивист Чернышевский был подвернут гражданской казни и отправлен на каторгу, а затем в ссылку.
Нигилизм стал заразительным недугом, истинным бедствием для России, разлагающе влияя на её общественную жизнь. Отрицание всего и вся сказывалось на умонастроениях наиболее деятельной части общества, погружая его во мрак пессимизма, идейных блужданий, противоречивых общественных течений. Здравый смысл терялся в бесконечных схоластических дискуссиях.
Идеологи нигилизма умели убеждать, однако не могли прозорливо мыслить, зорко смотреть в будущее.
«Печальник народа» Некрасов наблюдал этих «фанатиков народных, начитанных глупцов, лакеев мыслей благородных». Достоевский также разглядел этих «сумасшедших поэтов и прозаиков 60-х -70-х, которые прерывают всякое сношение с действительностью». Осознав собственные заблуждения петрашевского периода, писатель пришел к мысли, что народ осудил бы их за так называемые революционно-гуманистические идеалы. В этой связи не мешает вспомнить, что составляло идейную платформу петрашевцев, поплатившихся годами каторги за свои невинные увлечения заемными теориями. На обеде в честь дня рождения французского философа-утописта Фурье, устроенном в 1849 году, один из активных петрашевцев - Д. Д. Ахшарумов - провозглашал:
«Разрушить столицы, города и все материалы, их употребить для других зданий, и всю эту жизнь мучений, бедствий, нищеты, стыда, cрама превратить в жизнь роскошную, стройную, веселья, богатства, счастья, и всю землю нищую покрыть дворцами, плодами и разукрасить цветах, - вот цель наша... (Дело петрашевцев в 3-х томах, М.- Л., Том 3, Изд-во Академии наук СССР 1951 г., с. 113).
Всё это разноголосье вело к усилению общественной нестабильности. Набиравшая силу модная тенденция непременно оппонировать власти начинала вступать в противоречие с самим процессом реформирования российского общества. Страхи и предостережения, обвинения и мрачные предсказания прессы отвлекали правительство от позитивной работы по преодолению трудностей, неизбежно возникавших на этом пути.
Между тем институты управления обществом, как никогда прежде, нуждались в поддержке. Сила публицистической мысли, её направленность делали власть зависимой от умонастроений владельцев печатных изданий и влиятельных журналистов, заставляя её все чаще защищаться от нападок критики, которая становилась все менее и менее конструктивной.
Органы печати, принадлежавшие различным политическим силам, в свою очередь, не способствовали тому, чтобы неподготовленный обыватель оказался в состоянии вывести общий знаменатель, определить вектор движения. Правительству не хватало интеллектуальных средств, чтобы гармонизировать отношения с новой публицистикой.
Реальный ход реформ не давал повода писать о них в пафосном тоне, на что, безусловно, всегда рассчитывает власть.
Серьёзные противоречия обнаруживались и в способах проведения преобразований, и в глубине самих этих преобразований. Умалчивать, не писать об этом было невозможно. С другой стороны, все более завладевавший умами людей радикализм самого разного толка требовал политических перемен во всем и сразу. Общество бурлило, власти не знали, что делать. Постепенно вопрос о способности государства защитить себя от радикальной публицистики (например, в виде ужесточения цензуры – Прим. И.Л. Викентьева) обретал всё большую актуальность, а стабильность социума подвергалась всё большей угрозе».
Лопатников В.А., Пьедестал. Время и служение канцлера Горчакова, СПб, «Логос», 2008 г., с. 303-307.
