«Весь русский XX век читал его. Все возрасты были покорны этой любви. Сначала это были старшие возрасты, интересовавшиеся думскими отчётами. К.И. рассказывал мне, когда разговор почему-то зашёл о П.Н. Милюкове, что тот выписывал ему едва ли не первый крупный гонорар - сторублёвку. Позднее - со времен «Крокодила» - массовой базой Корнея стали самые младшие возрасты, а в советское время все - от пенсионера до пионера.
Формально он был стар, очень стар, старше всех. Древний и расслабленный Маршак многократно подчёркивал, что Чуковский значительно старше его.
Но будучи прям, весел, строен, цветущ, тщателен в одежде, удивительно памятлив, работоспособен, обуреваем страстями и необычайно, остро, сильно, самостоятельно умён, К.И. в заселённом стариками Переделкине и во всей нашей малообновляющейся литературе казался путешественником во времени, путником, отбрасывавшим годы посохом. И умер он не от одной из болезней стариковского набора, а, по сути дела, случайно, как мог бы умереть любой молодой.
Корней рос не как дерево, а как большой завод. Не из случайно брошенного семечка, а по обдуманному плану. Только план он сам обдумывал и сам осуществлял.
Подтверждаю фактами.
Корней - первый детский поэт в истории не только советской, но и русской поэзии. Однако «Крокодилу», написанному в 1917 году, предшествовала статья «Лидия Чарская», короткая и безжалостная расчистка почвы для всего, что было впоследствии сделано в детской литературе. Вот как эта статья начинается:
«Слава богу: в России опять появился великий писатель, и я тороплюсь поскорее обрадовать этой радостью Россию. Открыла нового гения маленькая девочка Леля. Несколько лет назад Леля заявила в печати: «Из великих русских писателей я считаю своей любимой писательницей Л.А.Чарскую». А девочка Ляля подхватила: «У меня два любимых писателя: Пушкин и Чарская». «Своими любимыми писателями я считаю Лермонтова, Гоголя и Чарскую». Эти отзывы я прочитал в детском журнале «Задушевное слово», где издавна принято печатать переписку детей, и от души порадовался, что новый гений сразу всеми оценен и признан. Обычно мы чествуем наших великих людей лишь на кладбище, но Чарская, к счастью, добилась триумфов при жизни. Вся молодая Россия поголовно преклоняется перед нею, все Лилечки, Лялечки и Лелечки».
У Чарской был по крайней мере один компонент великого писателя - великий успех. Корней этот успех сокрушил - веско и безжалостно. Такая победа - великая победа. Не вспоминают о ней разве потому, что она слишком велика - от противника не осталось ни дна, ни покрышки, не осталось даже воспоминания. После удара, нанесённого Белинским, от Бенедиктова кое-что осталось, например книги в «Библиотеке поэта», выходящие и в наше время.
После расправы с Чарской - ничего: ни рожек, ни ножек.
В той же книге «Лица и маски» есть статья «Некрасов и модернисты» - предтеча всего Чуковского некрасоведения; статья «О детском языке» - набросок книги «От двух до пяти»; статья «Шевченко», предшествовавшая его многолетним работам над литературой советских народов. Когда это писалось и печаталось, общим местом было обвинение Чуковского в легковесности, в эстрадности. Его ставили рядом с Петром Пильским. От него хотели отшутиться.
А на самом деле вышло, что он один из самых сознательных и последовательных литераторов нашей литературы, что работы, начатые в 25 лет, продолжались и в 75, а в 80 лет - завершились. На каких людей заносил своё лёгкое перо Корней! Список его противников, его жертв, его оппонентов - захватывающее чтение. Всякая лёгкая и ранняя слава настораживала его, заставляла пустить в ход свои контрольно-измерительные инструменты.
Какие люди пытались от него отшутиться!
Оказалось, что с Корнеем шутки плохи.
Проверим - через 60, 50, 40 лет - его оценки, пересмотрим его приговоры.
Разве мы не думаем о прозе Мережковского и о стихах Гиппиус того же, что Чуковский осмелился 60 лет тому назад сказать об этих славных и знаменитых тогда писателях?
ОН БЫЛ ПРАВ. Если Чуковскому-критику будет поставлен отдельный памятник, на нём следовало бы написать именно эти слова. Он был прав, если не всегда, то слишком часто.
Он был прав, когда смеялся над эгофутуристами и когда извлёк из забвения Слепцова. За одного Слепцова ему полагается вечная память и вечная благодарность.
Он был прав, когда в маленькой статье «Мы и они» предсказал появление массовой культуры и дал набросок её теории.
Он был прав.
А ведь я взял едва ли не самую забытую, ни разу не переиздававшуюся, не перепечатанную полностью даже в собрании сочинений книгу Чуковского «Лица и маски». Только одну книгу из сотни его книг».
Слуцкий Б.А., Корней Чуковский / О других и о себе, М., «Вагриус», 2005 г., с. 222-224.
