Этика всеразличия по М.Н. Эпштейну
«На высшем уровне возможностной этики переосмысляется и дополняется «золотое правило» , древнейшее воплощение нравственной мудрости человечества. Золотое правило независимо формулировалось и Конфуцием, и еврейским мудрецом Гиллелем, и Иисусом в Нагорной проповеди. «Итак, во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки» (Матфей, 7:12).
Отсюда и заповедь «не делать другим того, чего себе не хотите» (Деяния апостолов, 15:29).
Золотое правило основано на взаимности, оборачиваемости человеческих воль и нужд и, в конечном счете, на том, что объединяет людей, на их идеальном тождестве. Как я должен вести себя по отношению к другому, так и другой должен вести себя по отношению ко мне, и наоборот. Следует заметить, что «золотым правилом» сумели вооружиться и человеконенавистнические системы, проповедники которых, духовно разрушая себя, преуспели и в разрушении других, следуя тому же закону морального равенства.
На золотое правило ссылается в своей «Декларации прав человека» Робеспьер, казнивший тысячи своих соотечественников и затем сам казнённый. Гракх Бабеф, устроитель «Заговора равных», доказывавший, что превосходство таланта и предприимчивости является лишь химерой и благовидным обманом, - тоже опирался на золотое правило. Конечно, нельзя возлагать вину на моральную максиму за злоупотребление ею, но, видимо, сама форма отождествления, «оборачиваемости» объекта и субъекта нравственного действия, должна быть переосмыслена в свете революционных и тоталитарных движений XVIII-XX веков, с их постулатом равенства.
Этика тождества нравственного субъекта и объекта должна быть дополнена признанием их нетождественности.
Но возможна ли этика, которая учитывала бы именно разность людей, вступающих в нравственное отношение, их несводимость друг к другу?
Люди похожи своими нуждами, тем, что они хотят друг от друга, и резко различаются своими дарами, тем, что они могут дать друг другу. Отсюда учение апостола Павла о различии духовных даров: одному дается слово мудрости, другому - слово знания, этому - вера, тому - чудотворение, иному - разные языки... (1 Послание к Коринфянам, 12:4-11). Именно это различие даров, т. е. человеческих способностей, лежит в основании возможностной этики, которую можно выразить в следующем принципе:
Поступай так, чтобы твои наибольшие способности служили наибольшим потребностям других людей.
В основе золотого правила, как и впоследствии категорического императива, лежит заменяемость нравственного субъекта: следует поставить себя на место кого-то другого, поступать так, как он поступил бы с тобой согласно твоим желаниям, или поступать так, чтобы другие могли принять в качестве образца максиму твоего поведения. В этом самая суть классического понимания нравственности: ты подлежишь как объект тем же самым действиям, которые производишь как субъект. Отсюда закон справедливости: с тобой поступают так, как ты поступаешь с другими.
Но это лишь первая эпоха нравственного самосознания, продлившаяся тысячелетия. Все настоятельнее возникает новая потребность: исходить при определении нравственного закона из абсолютной единичности, незаменимости каждого нравственного субъекта. Высшую нравственную ценность представляет именно моё отличие от других людей и их отличие от меня, отличие каждого от каждого. Задача в том, чтобы обобщить и вывести в качестве всеобщего закона именно это право и долг каждого отличаться от каждого.
Делай то, в чём нуждаются другие и чего на твоём месте не мог бы сделать никто другой.
В «осевую эпоху» (VIII-II века до н. э.), когда, согласно Карлу Ясперсу, закладывались основы универсальной, сверхплеменной, общечеловеческой морали, установка на различия могла расшатать и разрушить эти основы. Однако теперь очевидно, что только этика всеразличия может спасти от релятивизма как чисто отрицательной реакции против традиционной морали, её универсальных норм и канонов. Человеку не удаётся до конца поставить себя на чьё-то место, обобществить своё «я» - и потому он начинает осмыслять свою субъективность как вне- или антинравственную, как право на вседозволенность.
Между тем именно эта несводимость единичного к всеобщему и может стать источником новой нравственной энергии, изливающейся в мир не по старым, пересохшим руслам. На эту тему много размышляли русские философы - Бердяев, Шестов, Бахтин, который в своей «Философии поступка» строит этику «долженствующей единственности».
Хотя Бахтин подчёркивает, что речь идет именно о долженствовании, а не о «пустых возможностях», в своей самой чёткой формулировке нравственного принципа он использует именно язык возможностей. «То, что мною может быть совершено, никем и никогда совершено быть не может. Единственность наличного бытия - нудительно обязательна. Этот факт моего не-алиби в бытии, лежащий в основе самого конкретного и единственного долженствования поступка...» (Бахтин М.М., К философии поступка, в Сб.: Философия и социология науки и техники. Ежегодник 1984-1985 / Отв. ред. И. Т. Фролов, М., «Наука», 1986 г., с. 112. )
Получается, что сама возможность - то единственное, что дано совершить только данному человеку, - возводится в долженствование. Нравственно - делать для других то, чего не мог бы сделать никто другой вместо меня, быть для-других, но не как-другие.
Отсюда такие формулировки, отнюдь не отменяющие всеобщности золотого правила, но вставляющие в его «золотую оправу» драгоценный камень индивидуального дара, «алмазный» критерий единственности:
Лучший поступок тот, в котором наибольшая способность одного отзывается на наибольшую потребность другого.
Делай то, чего могли бы желать все, включая тебя, и чего не мог бы сделать никто, за исключением тебя.
