Искусствоведение и литературоведение
Появление нового жанраСоздание новых направлений деятельности, жанров, стилей…
История изучения творческих личностейИстория изучения творческих личностей
X
«Немногочисленные сочинения автобиографического типа, оставленные европейским средневековьем, - исповеди, самооправдания и т.д. - выглядят в целом достаточно безличными. Описывая других, средневековый автор не столько анализировал черты индивидуального характера, сколько пытался персонифицировать какие-то моральные и социальные принципы.
Ещё труднее было ему сделать это в отношении себя самого.
Георг Миш, изучивший важнейшие средневековые автобиографии, констатирует «несобранность» личности средневекового человека, который видит в себе не автономную индивидуальность, реализующую свой внутренний мир, а воплощение общей категории, описываемой посредством определенного набора штампов.
В XIII-XIV веках сначала в Италии, а затем и в других странах появляется новый светский жанр лично-семейной хроники, представлявший собой нечто среднее между историей и автобиографией. Хроники эти, предназначавшиеся первоначально для узкого круга родственников, излагают важнейшие события из жизни семьи и самого автора, однако характер последнего ещё не является предметом анализа.
Созданные в XVI века жизнеописания Бенвенуто Челлини, Джироламо Кардано, швейцарского врача Томаса Платтера и его сына Феликса уже целиком посвящены личностям авторов. Однако и в этих автобиографиях повествование о событиях, участниками которых были авторы, решительно довлеет над самоанализом. Рассказ о своей жизни и размышления о себе очень редко, как у Монтеня, сливаются.
Подробно, с мельчайшими деталями описывая свою внешность, походку, болезни, вкусы, даже фантазии, авторы не ставят целью проследить становление собственной личности. Ситуации меняются, герой остаётся тем же самым. Потребность в самоутверждении (часто подкреплённая верой в своё призвание и даже мистическую предопределённость всего хода своей жизни) для него так же типична, как для средневекового героя самоуничижение. Но он ещё не воспринимает свое «Я» как внутренне дифференцированное, противоречивое и меняющееся единство. В этом его «цельность», но одновременно и «простота».
Недостаток рефлексии восполняется в XVII веке, когда любимыми жанрами становятся литературные «портреты», «характеры», мемуары, письма. Для средневекового человека ритуал и жизнь были тождественны. Теперь ритуал воспринимается уже как условность, игра. Ирония и скепсис Ларошфуко или Лабрюйера относительно человеческой природы отчасти подсказаны опытом придворной жизни. Но от рефлексии по поводу своего положения и поведения в обществе личность неминуемо приходит к вопросу о природе своего «подлинного Я».
В XVIII веке появляются интимный дневник и автобиографическая проза, где предметом художественного рассмотрения становится не «былое» само по себе, а былое в связи с «думами», то есть становление внутреннего мира, сокровенного «Я» автора.
Для Паскаля, при всей остроте его личностного самоощущения, любование собой немыслимо, «Пристрастие к своему «я» заслуживает ненависти». В этом он прямой наследник Августина» […]
В результате сознание постепенно превращается в поток бессознательного, в котором нет ничего устойчивого и, самое главное, не остаётся места для реального действия. Активное, действенное «Я» исчезает, расплываясь в многоступенчатой рефлексии. Уход в себя оказывается в конечном итоге уходом в никуда.
Трагедия Гамлета заключалась в непомерности его задачи: соединить в себе распавшийся социальный мир. Героический индивидуализм начала XIX века пытался обрести подлинное существование и «настоящее Я» путем разоблачения и отказа от фальшивых масок.
Индивидуализм XX века приходит к выводу, что «подлинного Я» вообще не существует, что люди - просто «персонажи в поисках автора». По выражению Луиджи Пиранделло, «каждый из нас напрасно воображает себя «одним», неизменно единым, цельным, в то время как в нас «сто», «тысяча» и больше видимостей... В каждом из нас сидит способность с одним быть одним, с другим - другим! А при этом мы тешим себя иллюзией, что остаемся одними и теми же для всех, что сохраняем своё «единое нутро» во всех наших проявлениях! Совершеннейшая чепуха!»
Если одни литераторы считают проклятием множественность «Я», то другие видят источник зла в иллюзии единства «Я». Личность - это «тюрьма, в которой вы сидите», а представление о единстве «Я» - «заблуждение науки», которое ценно «только тем, что упрощает работу состоящим на государственной службе учителям и воспитателям и избавляет их от необходимости думать и экспериментировать. Вследствие этого заблужденья «нормальными», даже социально высокосортными считаются часто люди неизлечимо сумасшедшие, а как на сумасшедших смотрят, наоборот, на иных гениев». (Герман Гессе)
«В действительности же любое «я», даже самое наивное, - это не единство, а многосложнейший мир, это маленькое звездное небо, хаос форм, ступеней и состояний, наследственности и возможностей», - писал Герман Гессе. Люди пытаются отгородиться от мира, замкнувшись в собственном «Я», а нужно, наоборот, уметь растворяться, сбрасывать с себя оболочку. «...Отчаянно держаться за свое «я», отчаянно цепляться за жизнь - это значит идти вернейшим путем к вечной смерти, тогда как умение умирать, сбрасывать оболочку, вечно поступаться своим «я» ради перемен ведет к бессмертию». (Герман Гессе).
С точки зрения психологии эти антиномии кажутся бессмысленными: человеческое «Я» одновременно едино и множественно; индивид «реализует» себя и когда он опредмечивает свои потенции, и когда он сбрасывает с себя «бремя вещественности»; рефлексивное мышление, эмоциональное переживание и предметная деятельность - не альтернативы, а разные аспекты проявления индивидуальности. Но за этими антиномиями стоят вполне реальные социальные противоречия».
Кон И.С., Открытие «Я», М., «Политиздат», 1978 г., с. 216-218 и 242-243.
