Создание творческого коллектива
Подбор креативных, творческих сотрудниковПодбор креативных / творческих сотрудников
Функционирование творческого коллективаФункционирование творческого коллектива
X
«…Русские сезоны были созданием Дягилева и его сподвижников. Ничего подобного никогда не существовало в практике балетного театра, и именно Дягилеву мы обязаны теперешним развитием хореографического искусства и тому всеобщему восторгу, которое оно вызывает во всем мире. Я бы даже сказал, подтверждая сказанное, что до настоящего времени дягилевский репертуар остается основой большинства балетных трупп, которые с успехом его исполняют. [...]
Подобно многим великим личностям, Дягилев был окружён не только преданными друзьями, но и яростными врагами. Последние вызывали у него неприязнь, и он никогда не пытался скрыть её. Но чего он больше всего не любил - это отсутствие savoir-faire и бесталанность. Здесь его неприязнь перерастала в пренебрежительность.
В работе он был несомненно самодержцем и ненавидел делить с кем-либо обязанности. Тем не менее, он часто обращался за советами к друзьям и к тем, чьим мнением дорожил. Однажды принятое решение никогда не изменялось. Этот деспотизм, дававший возможность Дягилеву добиться результатов, которых он не смог бы достигнуть другим путём, часто выводил из себя его сотрудников. Хотя перебранки были и очень редки, но иногда они превращались в настоящие драмы.
Дягилев был неправдоподобно ревнив по отношению к своим друзьям, особенно к тем, которые считались его любимцами. Он никогда не позволял им где-либо ещё работать. Если же подобное всё-таки происходило, то Дягилев расценивал это как измену. Тем не менее, он всегда был в поиске новых талантов, которые, как ему казалось, были открыты им, и никто даже не мог предположить их существования. Он постоянно менял свой штат сотрудников. «Старожилы» чувствовали себя в этот момент обойдёнными и неодобрительно смотрели на новичков, не осознавая, что проявляли здесь ту же ревность, которую критиковали в Дягилеве. Всё это приводило к тягостным разладам, даже разрывам. К счастью, не навсегда.
Дягилев, пожалуй, только один и знал, как создать вокруг себя атмосферу творческой активности. Она была подобна электрическому току, который буквально ввергал всех его коллег в работу, обостряя их фантазию, делая любую задачу разрешимой. Забывались напряжение и утомленность. Всё окружение Дягилева, увлеченное пылом работы, было буквально опьянено этим чистым и бескорыстным чувством творческого соучастия. Тот же, кто всё-таки покидал Дягилева, не мог отделаться от ностальгии по этой вечно кипящей творческой атмосфере. Забыв огорчения и обиды, «изменник» был всегда готов к возвращению. Что касается Дягилева (хотя его приступы гнева могли быть и ужасны в этот момент), то он никогда не держал в себе обиды. Когда его друзья и художники возвращались к нему, Дягилев всегда принимал их обратно, будто вовсе ничего и никогда не происходило.
Он любил музыку страстно и знал её очень хорошо. Но его вкусы часто менялись и не всегда он был согласен со мной. Он отдавал несомненное предпочтение тем произведениям, которым оставался всегда внутренне верен. Однако Дягилев иногда шёл и на компромисс. К примеру, он не отваживался долгое время ставить балеты Чайковского, хотя и восхищался его музыкой, по той лишь причине, что у парижского авангарда, с которым ему необходимо было считаться, Чайковский пребывал (по причине, все ещё остающейся для меня тайной) в немилости. Но он никогда не делал уступок так называемой большой публике и получал явное удовольствие от того, что порой шокировал и изумлял её. […]
Мне довелось однажды видеть Дягилева, что называется, в полном угаре энтузиазма. Это был тот момент, когда он почувствовал, что настало наконец-то время представить публике того композитора, любовь к которому никогда у него не иссякала. Я имею в виду постановку в Лондоне с беспрецедентным великолепием балета Чайковского «Спящая красавица». Я никогда не смотрел ни одно из творений Дягилева с таким энтузиазмом и любовью! После долгой и кропотливой подготовки, в которой и я принимал участие, балет наконец-то был поставлен с блестящим составом, включавшим самых известных звёзд русского балета, и в великолепном оформлении Бакста. Но во время спектакля произошла катастрофа. В конце второго акта, когда действующие лица намеревались «заснуть» в заколдованном лесу, задумано было медленно поднять основание сцены, чтобы закрыть задник. В Петербурге это прекрасно осуществлялось благодаря совершенной машинерии и полной компетенции в этом вопросе рабочих сцены. В Лондоне, однако, техническое оснащение было значительно более примитивным. Итак, в начале сцены публика внезапно услышала невероятный треск - остановилась машинерия; весь конец акта был совершенно загублен.
Это непредвиденное происшествие без сомнения способствовало отсутствию успеха балета. Дягилев был в отчаянии. Ночью после премьеры, после невероятно трудоёмкой работы, в которую он вложил столько жизни, с ним случился нервный припадок. Он рыдал как дитя. Все мы с трудом старались успокоить его. Со свойственным ему суеверием он усмотрел в этом инциденте дурное предзнаменование. Казалось, он полностью потерял уверенность в своих начинаниях, которым отдал так много души и энергии.
Дягилеву были свойственны пышность, роскошь, блеск. Он любил делать всё широко, помпезно. К несчастью, он никогда не находил требовавшихся для этого средств. И вместе с тем, как же он был счастлив, когда для той или иной постановки находилось достаточное количество денег! К примеру - об организации грандиозного зрелища в Версальском дворце летом 1923 года Дягилеву был выдан необходимый фонд, обеспечивший спектакль во дворце с его знаменитой галереей зеркал, напоминавшей о времени королевства Людовика XIV. Он принялся за работу немедленно, построив сцену, сделанную почти полностью из зеркал. Даже ступени лестниц, которые вели по обе стороны, были зеркальными. Дягилев скомпоновал великолепную программу из танцев и песен. Каждый из исполнителей был одет в костюм в стиле Людовика. Знаменитая галерея зеркал была залита светом, и драгоценности дам буквально слепили глаза. Все места были заняты задолго до начала. Об этом спектакле говорили в течение всего месяца как о «гвозде» сезона. Дягилев напоминал русского барина и тем, что совершенно не знал слова «экономия».
Удовлетворяя свои причуды, он лез в долги с безразличным и непостижимым равнодушием. Он несомненно унаследовал барскую натуру с той лишь только разницей, что все его фантазии вели в царство искусства. Будь Дягилев миллионером, он обязательно разорил бы себя, но при этом несомненно обогатил бы нашу художественную культуру достижениями ещё более прекрасными и грандиозными. Увы! Он никогда не имел достаточного количества денег. Перед войной, когда Дягилев был едва ли не богат, он тратил деньги беззаботно, но всегда и только на свои постановки. Позже наступили тяжёлые времена. Он жил со всей своей труппой в ужасающей нищете и не был в состоянии в течение всего года уехать из Испании. После этого он стал относиться более заботливо к своим расходам.
Даже в годы своих самых успешных периодов Дягилев никогда не тратил денег на себя. В последние годы жизни я видел его живущим в маленьких гостиничных комнатках, часто без ванной. В прежние времена он имел слугу, но когда Дягилев оказался без средств, слуга покинул его. Несколько драгоценных камней, которыми он обладал, были подарены ему. Позже он или потерял, или продал их. Дягилев никогда не имел машины. Он часто ходил в поношенной одежде. Однажды даже кто-то напомнил ему, что недурно бы было заказать новую шляпу (его голова была столь велика, что Дягилев мог только заказывать шляпы). Дягилев никогда не копил денег. Если бы даже он попытался сделать это, то вряд ли смог бы. Его предприятия стоили необычайно дорого, они часто не окупали себя. Всё, что бы он ни делал, было по своей природе чистейшим идеализмом. Коммерция была совершенно чужда его натуре.
Дягилев был чрезвычайно обязателен. Я никогда не помню его отказывавшимся помочь кому-либо. Столь свойственное русскому человеку гостеприимство было глубоко укоренившимся его качеством. Те случаи, когда Дягилев был всё же при деньгах, двери его дома широко открывались и окружение его становилось действительно многочисленным. Весьма затруднительно сосчитать всех тех людей, которые злоупотребляли его вниманием и которые жили у него. Я знаю - и могу это доказать - как часто он приходил на помощь друзьям, родственникам и даже людям, которые вовсе были ему незнакомы. Он никогда не говорил об этом, и так как в большинстве случаев никто сам не вспоминал о внимании Дягилева к ним, подобные факты быстро забывались…»
Статья И.Ф. Стравинского в «Atlantic Monthly» (Бостон), в Сб.: Стравинский – публицист и собеседник / Ред.-сост. В. Варунц, М., «Советский композитор», 1988 г., с. 164-167.
