Влияние болезней на творчество гениев / талантов по Г.В. Ходасевичу

«Было бы, наверно, довольно обременительно иметь в изобилии Мильтонов и Шекспиров, но опасность эта не слишком угрожающа», - горько пошутил Томас Элиот.

Плохое здоровье, наличие хронических заболеваний обусловливают нежную, зачастую чересчур нежную опёку родных с детства и до вполне сознательного возраста, существование в отрыве от тягот повседневного труда и быта (и следовательно, отсутствие привычки к ним), что имеет для талантливого человека как отрицательную, так и положительную сторону. Оторванность от бытовых реалий позволяет гению сохранить дистанцию, необходимую для ясного взгляда на мир, общество и себя самого.

Кроме того, подобное существование, согласно Андре Моруа, «сохраняет остроту восприятия, которое позволяет любителю прекрасного, защищённому таким образом, улавливать тончайшие нюансы».

Но неприспособленность наших героев была столь велика, что даже те из них, кто получил очень большое наследство (Марсель Пруст, Алексей Константинович Толстой), и в сознательном возрасте испытывали гигантское влияние своих матерей. А, скажем, Сэмуель Джонсон и Иннокентий Анненский, рано покинувшие родительский кров, оба весьма в нежном возрасте связали себя браком с дамами значительно старше себя, и у каждого это был единственный брак (хотя Джонсон пережил свою супругу на 32 года).

Характерно, что первая мысль жены арестованного чекистами Исаака Бабеля, по её словам, была следующая: «Как же он там без крепкого чая?»

От бытовых тягот наши герои были прикрыты заботой любящих близких, но от пристального внимания общества и особенно его карательных институтов скрыться им - гипериндивидуалистам - было не суждено: если Вивальди инквизиция, «считая его музыкантом, то есть как бы сумасшедшим, только тем ограничилась, что запретила ему впредь служить мессу» (о чём он, собственно, и мечтал), то, к примеру, Бабелю и Осипу Мандельштаму так легко отделаться не удалось. Впрочем, Бабель заранее принял подобную опёку со стороны страны Советов и оправдывал её тем, что «в любой уважающей себя буржуазной стране давно подох с голоду». А поскольку он ежегодно ездил во многие из таких стран, то хорошо знал, что говорил. Расписывая свою привязанность к «буржуазному, европейскому комфорту», и притом «не только физическую, но и сантиментальную», Мандельштам простодушно спрашивал: «Может быть, в этом виновно слабое здоровье?»

В одном можно быть уверенными: тяга к творчеству многократно усилилась у наших героев вследствие заболевания и страха уйти из жизни несостоявшимися, неосуществлёнными.

По мнению Сергея Стратановского, «ранний опыт опасной болезни и близости смерти определил содержание, тональность и даже отдельные образы мандельштамовских стихов». То же можно сказать и про стихи других героев эссе, которым хроническое заболевание с детства расширило зрение, обострило слух и дало повышенную чувствительность: Анненского, Бродского, Дилана Томаса. Наиболее ярким примером искусства испытателя боли может служить шокирующая живопись Фрэнсиса Бэкона, рассказ о жизни и творчестве которого также вошел в этот сборник.

Труднее всего оказалось анализировать творчество и судьбу наиболее далеко отстоящих от нас по времени гениев - Плиния Старшего и Сенеки. Но трудности эти были разного рода. […]

Отдельный большой раздел составляет проблема творчества, болезни и симуляции. В этом выпуске в качестве примера приводится жизнь Антонио Вивальди, который, имея с детства неважное здоровье, ловко играл на этом, дабы избежать многочисленных хлопот, полагавшихся ему как духовному лицу и отвлекавших от главной цели - создания и исполнения музыки. Но болезнь, мешавшая «рыжему священнику» выходить из дому, не помешала скрипачу-виртуозу объехать пол-Европы и с блеском выступать перед королевскими фамилиями и папой римским.

Впрочем, и многие другие гении во имя достижения великой цели легко шли на подобные ухищрения…»

Ходасевич Г.В., Гений и болезнь: благодаря или вопреки?, Выпуск 1, М., «Атомосфера», 2005 г., с. 6-10.