Использование церкви Петром I

«Пётр, конечно, был православным человеком: подобно отцу, знал на память богослужение, певал басом на клиросе, строил храмы (иногда по собственным чертежам), вытачивал церковную утварь.

Даже разрешить себя от постов он самовольно не посмел, испросив на этот счёт разрешение у патриарха иерусалимского. Однако православие царя - бытовое, лишенное не то что экзальтации, но обыкновенной религиозной теплоты.

Пётр не ценил человека созерцательного и превыше всего ставил человека деятельного, поэтому камнем преткновения были для императора монастыри и монашество.

Показателен именной указ от 31 января 1724 года, в котором изложено весьма своеобразное «историческое исследование» этого явления. Согласно указу, Россия будто бы вообще не пригодна для монашества. Древние иноки пребывали в Палестине, Египте и «прочих зело теплых местах». Там предостаточно для пропитания «овощей натуральных», там тепло и не нужно заботиться об одежде, там нужны только душеполезные книги. Впрочем, древние иноки «и трудилися своими руками». Потом появились «монахи ленивые», попросту говоря бездельники.

Они заклеймены указом за ханжество, ханжами объявлены и русские их собратья. «А что говорят - молятся, то и все молятся... Что же прибыли обществу от сего? Воистину токмо старая пословица: ни Богу, ни людям».

Правда, совсем упразднить монастыри Пётр не решился - боялся бунта. Но что с ними делать? Пётр хотел превратить их в богадельни для увечных и престарелых воинов или в работные дома, где «Христовы невесты» обучались бы прядению, шитью и плетению кружев, для чего предполагалось выписать мастериц из Брабанта.

Нелепый, конечно, и неосуществимый план. Единственная «польза», которую Петру удалось получить от Церкви, - польза фискальная. Имею в виду роковой указ о нарушении тайны исповеди (предписывалось доносить о злоумышлении на особу монарха и вообще о вольномыслии).

Это вкоренилось. […]

Поэтому «общество», то есть верхи, после Петра живёт как бы вне Православной церкви. Конечно, храмы посещают, раз в год говеют, исповедуются и причащаются (для удостоверения лояльности), но образованные люди делают это с неохотой, с каким-то «затеканием ног», как было у толстовского Стивы Облонского. Поскорей бы это «стояние» кончилось...

Идут в масоны и куда угодно, только не в храм православный.

Церковь унижена, она пребывает в состоянии кризиса - по Достоевскому, в параличе. Духовное сословие становится «низшим». У того же Достоевского в «Бесах», в главе «У наших», есть отзыв об акушерке: она не понимала, что здесь она - ниже всех, «ниже даже попадьи» (!). Характерная обмолвка, тем более что обмолвился человек верующий и церковный.

Разрыв между культурой светской и культурой духовной - это национальная беда. Интеллигенция (только часть её, конечно) пыталась её избыть и преодолеть. Это и поездки в Оптину пустынь, и религиозно-философские собрания 1901-1903 гг., когда произошла очная встреча культуры и веры, когда доклады Мережковского чередовались с выступлениями православных архипастырей. Но было уже поздно...»

Панченко А.М., Парадоксы русской истории, СПб, Союз писателей Санкт-Петербурга; Журнал «Звезда», 2012 г., с. 140-141.