Интуиция, инсайт
Различные эффекты, связанные с интуицией человека
Естественный креативСтратегия создания инноваций / изобретений за счёт использования природной смекалки человека…
X
Творчество, как раскрытие души / внутреннего мира Федерико Феллини
«Для Феллини характерно именно роковое неприятие всякой групповой идеи, всякой организованной морали, всякой организационной структуры. Но это отнюдь не означает, что Феллини - верх непримиримого индивидуализма: напротив, совершенно невозможно понять не только его творчество, но даже его личность, если оставить в стороне весь диалектически противоречивый диапазон его плодотворных отношений с другими людьми, который, однако, никогда не поднимается до зрелого осмысления исторического процесса или, как мы уже говорили, до осознания социальных связей и событий. В его жизни совершенно особое место занимает дружба, и подлинных друзей у него немного, их можно сосчитать по пальцам. И далеко не случайно, что это, как правило, люди исключительной доброты, душевной мягкости и гуманности - словно какое-то особое племя. В самом деле, нельзя отрицать, что лучшие и единственные настоящие друзья Феллини на сегодня поистине составляют какое-то особое племя, тесную семью, обладающую редкой душевной чистотой и свежестью: это композитор Нино Рота, сценарист Туллио Пинелли, адвокат Бенци, актёры Леопольде Триесте и Марчелло Мастроянни, священник Анджело Арпа.
Основной тон отношений Феллини с друзьями - нежность, соучастие, игра товарищей по школьной скамье. Однако Феллини устанавливает - причём самым серьёзным образом и без претензий на излишнюю утонченность - также и отношения другого рода: дружбу-исповедь. Для него находиться в обществе друга нередко означает возможность раскрыть душу, заглянуть самому в свой внутренний мир, проследить за изменением или оттенками своих мыслей (никогда не исходя при этом из интеллектуальных схем). Тогда его дружба самым счастливым и естественным образом становится бдением вдвоём у колыбели, в которой складывается общая судьба. Даю слово, что никогда ещё я не знал человека и не имел друга, который был бы так чуток и внимателен, как Феллини, к биению внутренней жизни - собственной и своих друзей. Феноменология собственного сознания проявляется у Феллини с доведённой до предела, мучительной экзистенциальной искренностью в виде непрерывного внутреннего монолога. Его удивительная способность находить средства художественного выражения кроется именно здесь: в умении «открыться» перед самим собой.
Я знаю лишь немногих, кто, как Феллини, взращивает в своей душе, искренне, почти непреоборимо, ростки острой, страстной проблематики, чуждой всяким «обтекаемым» решениям. С другой стороны, его скептическая напряжённость, его оружие недоверчивости, сумма неразрешимых экзистенциальных данных, которую он носит в себе, не являются сами по себе чем-то самодовлеющим, чем-то застывшим, привязанным к якорю переживаемого ныне кризиса и служащим лишь тому, чтобы Феллини это эксплуатировал, облекая в красивую форму.
Диалектика, понимаемая как процесс поисков и как движение, направленное к преодолению противоречий, является единственной подлинной страстью, которой одержим Феллини. В нём нет ничего, что стремилось бы повторяться, заходя в тупик, нет тяги к передышке ценой негативных или догматических решений. Тот порыв, чуть ли не ярость, с которым Феллини ищет, пытается достичь, жаждет подлинной жизни, то есть гармонического и полного развития человеческой личности, чуждого всякой искусственности, которое можно обрести и утвердить лишь в столь же гармоническом, обновленном обществе, или, как я сказал бы, в плане новой хоральности - несколько даже патетичен. Не только каждый фильм Феллини, а каждая его мысль отражает метание между искусственным, ложным существованием и стремлением обрести подлинную правду жизни, между мистификацией, с которой надо покончить, и новой моралью, которую надо утвердить.
Способность Феллини к спекулятивному мышлению, чуточку «необразованному», почти варварскому, приводит в удивление тех, кто думает, что овладеть философскими основами знания можно лишь при условии систематического изучения целой библиотеки. Однако ясно, что - именно в соответствии с самыми передовыми нынешними эстетическими теориями - настоящий художник (особенно в наше время) всегда является носителем скрытой мысли. К примеру, поэма Элиота или скульптура Мура исполнены такого напряжения и чуть ли не анализа бытия, которые были бы неосуществимы при помощи других художественных средств. Как бы то ни было, вопреки заблуждению многих, остается фактом, что интеллектуальное богатство Феллини, я сказал бы, его врождённые философские способности, весьма значительны и совпадают с проблематикой экзистенциалистской феноменологии в области культуры. И это несмотря на то, что он никогда даже не раскрывал ни одной книги по философии (за единственным исключением работы «Жизнь как любовь» Уго Спирито после того, как этот римский философ установил и признал некоторое совпадение между своими идеями, изложенными им в его последних книгах, и формой, тематикой, отдельными мотивами фильмов Феллини).
Наиболее глубокий интерес в области культуры Феллини проявляет к книгам о магии и этнографическим сочинениям. Точно также и психоанализ и вся «психология потаённого» представляют для Феллини объект искреннего, а не деланного интереса, бесед и чтения.
В психоанализе его, несомненно, более всего интересует полная чудес сторона дальнейших поисков, нежели его лечебный аспект или описание патологических случаев. Быть может, поэтому в обширной области современной психологии Феллини, отнюдь не являясь «систематическим» читателем, неоднократно перечитывает Юнга и Фрейда. В Юнге его притягивает великодушный облик этого обладающего огромным опытом «современного волшебника», то есть ученого, который (почти как художник) открыл перед современным человеком необозримо широкую область, до него считавшуюся иррациональной или относящейся к миру далеких предрассудков, подсознательного или полусознательного опыта примитивных народов. Как и Юнга, Феллини привлекает полный таинственности и вместе с тем столь естественный опыт примитивных племён; он испытывает к нему вполне определенную симпатию - это не стремление к экзотике и не интеллектуалистские выверты. Все методы внутреннего, духовного наднационального сближения между людьми, практикуемые африканскими и азиатскими народами, притягивают к себе Феллини и будят в нём пусть смутное, но искреннее любопытство.
Он является чуть ли не эрудитом и поклонником всей техники йогов, причем не потому, что его влечет неизведанное, а в силу своего стремления к человеческому сближению и внутреннему умиротворению. Также и мистика Дзэн (которой в Америке пока что увлекаются только снобы) нашла в лице Феллини своего последователя (или по крайней мере читателя), любознательного и простодушного (хотя в его последних фильмах её приемы, используемые нередко в искаженном виде снобами, показаны под углом зрения безжалостной сатиры).
Книгу про древнейшие ритуальные представления у египтян в эпоху ранних династий, сочинения Конфуция или Лао-цзы Феллини читает и перечитывает куда чаще, чем катехизис. Мне кажется, что самую большую радость Феллини доставляло чтение Лао-цзы во французском переводе. Почти совсем не зная Библии и Евангелия, Феллини испытывает ненасытное и искреннее (хотя оно иногда остается скрытым) любопытство в отношении некоторых таинственных текстов восточной мудрости, в которых он, несомненно, ищет не стимулы спекулятивного и интеллектуального порядка, а - как мы уже говорили - пути к упрощению жизни.
В области литературы, в числе двадцати-тридцати - не более - книг, которые он дочитал до конца со дня своего рождения, в первую очередь надо назвать его любимейшего Кафку. Кафка - автор, которого он по-настоящему, безоговорочно предпочитает всем другим писателям; он прочёл его всего, вплоть до дневников, до самых забытых писем. В произведениях Кафки, я думаю, Феллини восхищает огромная аллегорическая сила и притча о глубокой тоске, которая переходит в мужественную, не строящую никаких иллюзий моральность.
Но, кроме того, имеется Феллини-«классик» или по крайней мере Феллини, тяготеющий к гуманистической целостности гармонического, радостного земного движения. И в этом смысле вчерашний Феллини - это тот, который читает Кафку; а Феллини, стремящийся возродиться завтра, - это тот, что читает Ариосто или Сервантеса. […]
А театр? Феллини, насколько я знаю, почти никогда не ходит в театр; между ними - пропасть. Он чувствует себя от него далёким, словно от какой-то очень странной, совершенно «иной» планеты.
Ну а кино? У Феллини нет привычки посещать кинотеатры. Он почти никогда не смотрит фильмов. Ему неизвестна - самым абсолютным образом - классика кино. Он испытывает ужас перед киноклубами и, кажется, полагает, что Эйзенштейн - это какой-то медиум, родившийся у родителей-немцев, а живший по ошибке в России. После «Росселлини-Адама» (Феллини питает к нему поистине библейскую благодарность, как к сокрушительному в своей первобытной силе прародителю киноискусства) и легендарных Чаплина и Дрейера (любовь к ним Феллини сильна, как призвание) единственная большая любовь Феллини в области кино - это два современных режиссёра: Ингмар Бергман и Акира Куросава.
Братская любовь, беспокойнейшее чувство соучастия, солидарности (словно к своему рода попутчику), испытываемые Феллини к Бергману, - это нечто подобное неожиданной, непредвиденной близости судеб. Никого из послевоенных режиссёров Феллини не любит так сильно, как Бергмана. Однако необходимо отметить, что Феллини из всего творчества Бергмана знает только два фильма: обожаемую им «Земляничную поляну», которую я впервые смотрел вместе с ним и сам был свидетелем того, как этот фильм с каждым кадром вызывал у Феллини всё большее одобрение и восхищение. После «Земляничной поляны» он любит «Лицо». Наконец, надо сказать, что Феллини никогда не смотрел буквально ни одного фильма французской «новой волны». Ему надо объяснять, кто такой Годар. Точно так же ни до, ни после создания «872» он не смотрел - даже в отрывках - ни одной из картин Алена Рене.
Таким образом, мотивы, которые Феллини выискивает в своей душе или же с варварской жадностью черпает в жизни, в которую он погружается с головой, не связаны с какими-либо особыми задачами культурного характера или влиянием творчества других художников. […]
Мы не находим у Феллини никакого стремления к достижению задач этического порядка: цель, которую он преследует, - это любовь, а не гражданская справедливость. Все его фильмы проникнуты драматическим и вместе с тем гротескным, смутным или резким, как крик отчаяния, призывом к человеческому сосуществованию. Но дело идет об абсолютных, онтологических, а не об исторически обусловленных и повседневных категориях или отношениях. И следствием этого является то, что Феллини, чуткий и плодотворный, как немногие другие художники, затрагивающие коренные проблемы отношений между людьми - онтологической, и прежде всего гуманистической тайны, религии жизни, - может оставаться глубоко равнодушен к тому, как проявляется справедливость по отношению к людям в повседневной жизни, ничего о том не знать и не ощущать в этом смысле никакого внутреннего долга.
В свете сказанного выше находит объяснение пресловутая склонность Феллини ко лжи. Лишь немногие умеют так, как Феллини, и столь глубоко, как он, говорить правду, когда дело идет об абсолютных онтологических категориях и отношениях «на высшем уровне», немногие, как он, умеют так раскрыть душу, показать себя всего без всякой утайки. Но и немногие так, как он, умеют и хотят лгать, чтобы уклониться от трудной и мучительной обязанности постоянно и последовательно давать ответ людям в повседневной жизни. Для Феллини ложь - операция, необходимая ввиду явной неспособности сразу сказать «нет». Это своего рода замена: это попытка возвратить себе свободу, обрести утраченное высшее благо, от которого он никогда не согласился бы отказаться».
Брунелло Ронди, Личность Феллини, в Сб.: Федерико Феллини, Статьи, интервью, рецензии, воспоминания / Сост. Г. Богемский, М., «Искусство», 1968 г., с. 139-142 и 144-145.
