Создание / организация работы Театра на Таганке Ю.П. Любимова
Театр на Таганке был создан на основе труппы «умирающего» Московского театра драмы и комедии, в которую вошли выпускники курса Ю.П. Любимова Театрального училища им. Б.В. Щукина. Театр открылся спектаклем «Добрый человек из Сезуана» Бертольда Брехта, который ранее был поставлен в училище как студенческий спектакль…
По мнению одного из ведущих актёров театра, это происходило так:
«В шестьдесят четвертом году Театр на Таганке родился почти случайно, а подтолкнули эту случайность разные обстоятельства и события, многими, в том числе и вашим покорным слугой, давно описанные. Это были последние деньки хрущёвской оттепели, реабилитации миллионов репрессированных, когда выходили из сталинских лагерей люди, которые смогли выжить. Реабилитация коснулась и других сфер нашей жизни, в том числе быта, искусства. Не до конца, не совсем, но всё-таки это было...
Надо сказать, что в юности - так получилось - Юрий Любимов оказался на перекрестке классического МХАТа и шалой (или шаловливой?) вахтанговской команды последних дней Мейерхольда, Таирова и Михоэлса. Этот молодой человек, который со временем стал уникальным мастером российского театра, обладал свойством всё как губка впитывать и перерабатывать в своё, собственное изделие.
В пятьдесят девятом году во Франции Любимов увидел спектакль «Вестсайдская история» Бернстайна, который его потряс. Это был первый необыкновенно мощный мюзикл, где сочетались и психология, и детектив, и национальная трагедия, и драма, и история Ромео и Джульетты. Что немаловажно, действие было облечено в выверенную форму, которую заполняла, согревала актёрская кровеносная система. Всё было точно и вместе с тем импровизационно горячо.
Кроме того, следует назвать ещё одно важное обстоятельство - студенческие театры. Нынче этого уже нет, а в то время там соединились Юткевич, Быков, Ворошилов, Розовский (я называю имена, которые вы знаете), Рутберг, Аксельрод - всех их втянул в своё поле театр МГУ: и эстрадный, и драматический. Любимов оказался к этому тоже близок - по-моему, через каких-то художников. Тем более что географически ему было до него рукой подать. Студенческая вольница производила сильное впечатление. Острота намёков (а в нашем деле в те годы без намёка ни шагу), или фига в кармане, как это потом называлось, будоражила, пьянила. Играли Шекспира, а понимали, что значит «быть» и какое «не быть» имеется в виду.
- Зрители ждали эту фигу, правда?
- Ну конечно, была некая сговоренность всех приличных людей. Потом уже, когда после перестройки всё рассыпалось, среди них выявилось столько слоев - боже мой! А тогда было два: стенка на стенку! Приличные люди, которые предпочитали писателю Брежневу писателя Булгакова, и неприличные, у которых всё было... - Таковы истоки, у которых стоял Любимов, вооружённый системой Станиславского... Сейчас, правда, он все это не любит и говорит, что никаких систем нет... Прав Юрий Петрович, наверное. У каждого художника своя система, он создаёт её, не заимствуя, а, так сказать, потомствуя, наследуя традиции, но в пору своей славы он может, я думаю, обернувшись, сказать: вы знаете, больше всего в жизни я обжёгся, когда увидел полотна Ван Гога или там, не знаю, услышал песни Ива Монтана. В общем, Любимов был пропитан этими большими, громоздкими величинами в театре, кино, мюзикле и смог всё синтезировать в единое целое. Конечно, театр, который в итоге родился, был необычен, но это всё-таки - повторяю! - знак реабилитации, позднего, что ли, реабилитанса».
Д.И. Гордон интервью с Вениамином Смеховым, в Сб.: Поговорим. История и частная жизнь в диалогах, М., «Эксмо», 2006 г., с. 418-419.
