Признание результатов творческой личности
Признание профессиональным сообществом и/или обществом в целом результатов деятельности творческой личности
X
Прижизненная и посмертная слава по Франческо Петрарке
«Ни один разумный человек не станет жаловаться на то, на что жалуется весь мир: каждому довольно своих личных бед. «Довольно», - сказал я, а надо бы сказать - «с избытком». Неужели ты думаешь, что ни с кем никогда не случалось такого, как с тобой? Ошибаешься: почти ни с кем не бывало иначе. Едва ли чьи писания или подвиги находили одобрение при жизни их автора или свершителя; человеческая слава начинается после смерти.
Знаешь почему? Потому что вместе с телом живёт и вместе с телом умирает зависть. «Хвалят, - возражаешь ты, - многие сочинения, которые, если уж дело дойдёт до похвальбы...» Ты не договариваешь, но, как бывает с людьми в негодовании, оставив слушателя напряженно ждать, перелетаешь через незаконченную фразу. Впрочем, я успеваю догадаться, куда летит твоя разгоряченная мысль, знаю, что у тебя на уме: хвалят многие сочинения, которые в сравнении с твоими должны бы лишиться не только хвалителей, но читателей, в то время как твоих никто до сих пор не коснулся. Узнай в моих словах отголосок твоего негодования: оно было бы праведным, не переведи ты его с общей участи всех на свой особенный случай, - с общей участи всех, говорю я, которыми владела или которыми будет владеть эта страсть или эта болезнь писательства. В самом деле, посмотри сперва, кому принадлежат хвалимые сочинения, отыщи авторов - они давно истлели в земле. Хочешь, чтобы хвалили и твои? Умри! Со смерти человека начинается людская благосклонность, и конец жизни - начало славы; если она началась раньше, это необычайно и несвоевременно. Скажу больше: пока кто-то ещё остался на свете из знавших тебя, ты тоже не достигнешь желаемого вполне; всех вместе должна поглотить могила, чтобы пришли люди, способные судить без ненависти и злобы.
Так что пусть нынешний век выносит о нас какое угодно суждение: справедливо оно - примем его со спокойной душой, несправедливо - будем взывать к более праведным судьям, то есть к потомкам, раз больше не к кому. Постоянно быть у всех на глазах - коварнейшая вещь, обиды плодятся здесь по ничтожнейшему поводу, личное присутствие всегда повредит твоей славе, и люди меньше ценят тех, с кем близко и часто общаются. Видишь ты уткнувшихся в книги схоластов, породу людей, одичавшую от бессонницы и поста? Поверь мне, всего трудней им задуматься, всего легче судить о чём попало. Усердно прочитывая бездну книг, они ни во что не вчитываются и не удостаивают разбираться в деле, когда, как им кажется, знают человека; у всех одно правило: гнушаются читать что бы то ни было, если хоть раз в жизни видели автора. «Такое, - говоришь, - случается с малыми талантами, великие и мощные пробьются через любые препятствия.» Верни мне Пифагора - я тебе верну поносителей его таланта; пусть только снова придёт в Грецию Платон, восстанет Гомер, оживёт Аристотель, возвратится в Италию Варрон, воскреснет Ливии, вновь расцветёт Цицерон - все они найдут не только ленивых поклонников, но и яростных, желчных ненавистников, каких каждый знал при жизни. Что латинский язык имел более великого, чем Вергилий? Но и тут отыскались люди, называвшие его не поэтом, а присвоителем чужестранных изобретений, переводчиком. Он возвышенной душой презирал наговоры завистников, веря в свой талант и полагаясь на суд Августа.
Ты, я знаю, полон сознанием своего таланта; только где найдёшь теперь такого судью, как Август, который с неутомимым усердием всеми мерами помогал талантам своего времени? Наши правители в состоянии судить о вкусе блюд и полёте птиц, о талантах - не в состоянии; а возьмутся из самонадеянности, так надутая гордыня не даёт отворить глаза, повернуться к свету и взглянуть на истину. Чтобы показаться выше всего современного, восторгаются стариной, пренебрегают всеми, кого знают, чтобы хвала умершим не оставалась без оскорбления живым! Среди таких-то судий мы должны жить, умирать и - что тяжелее - молчать, потому что где, говорю, отыскать нам других, как Август? […]
Так сноси без жалоб то, что, как видишь, было уделом величайших умов! Где-то в своих сочинениях ты ведь, кажется, и сетуешь как раз на то, что многие достигли при жизни громкой известности, и, если хочешь знать моё мнение, твое презрение к ним великолепно. Ты знаешь, с кем такое бывает, - только с теми, кто, не умея утвердить свою славу пером, утверждает ее криком. Погляди на этих порфироносцев, невероятным гамом обращающих к себе уши народа, желающих называться мудрецами и действительно именуемых так чернью, которая заселяет каждый город толпами мудрецов, когда процветавшая некогда мать наук, Греция, хвалится только семью! Само это имя мудреца потомству казалось уже неуместным и самонадеянным, хотя в оправдание семи мудрецов говорят, что они получили такое прозвище не по своей воле, а по народному волеизъявлению; один Эпикур за все века дерзнул сам назвать себя мудрым - несносная гордыня, или, вернее, смехотворное безумие, упоминаемое Цицероном во второй книге «О пределах добра и зла». Теперь у племени наших крючкотворов это безумие стало обычным делом. Глянь и на тех, кто растрачивает всё время жизни на диалектические препирательства и разбирательства, непрестанно подзуживая самих себя пустыми контроверзами; вот тебе мое пророчество о них всех: их известность истлеет вместе с ними, одна и та же могила вместит и останки их, и славу; когда смерть заставит замереть коснеющий язык, с необходимостью не только они сами замолчат, но и о них замолчат. Я мог бы утонуть в примерах, взяв для многих тебя же в свидетели, - сколько мы знали неумолчных сорок, без устали трещавших перед глазами помешанной толпы, пока внезапно не осекался их голос! Только выйдет слишком долгое и для кого-нибудь из ныне живущих неприятное повествование. Да об этом мы и раньше часто говорили, и сейчас сказали, насколько требовало дело; я ведь завел речь не чтобы их научить, а чтобы тебя утешить, находящегося в совсем другом положении: ты тогда всего больше прогремишь, когда говорить уж больше не сможешь. Терзаться даже очень коротким ожиданием - признак чересчур нетерпеливого нрава.
Подожди малость; получишь желаемое, когда перестанешь мешать сам себе. В какой-то степени это даст тебе, может быть, многолетняя отлучка, но вполне - только смерть. Припомни великих людей всех веков, римлян, греков, варваров: чьей славе не вредило личное присутствие? Тебе с твоей свежей памятью, возможно, многие вспомнятся из истории, но мне кажется, что только Сципиону Африканскому приписывают это, - то есть что очно им восторгались ещё больше, чем заочно. В Священном Писании то же говорится о Соломоне. Ищи других: пожалуй, и не найдёшь! Правда, Вергилий, стремясь всячески украсить своего Энея, спешит перенести на него этот род славы, но истина остается прежней: можно сказать, что воспевается не Эней, а под именем Энея - человеческое мужество и совершенство. Тем же свойством наделил одного-единственного оратора тот, кто мог с большим основанием рассчитывать на такое сам, - великолепный предводитель ораторов Марк Туллий; и то же он приписывал одному поэту, Авлу Лицинию Архию, только боюсь, не мешала ли привязанность беспристрастности суждения, когда своего наставника, человека посредственных талантов, он наделил тем, в чем отказал Гомеру и отказал бы Вергилию.
