Тенденция развития «героического идеала» в Европе по Йохану Хёйзинге [продолжение]

Начало »

 

Ницше, который был учеником Буркхардта, развёртывал свои идеи о высших  человеческих ценностях из совсем иных духовных перипетий, которых никогда не  знал спокойно созерцающий дух его учителя. Ницше провозглашает свой идеал  героического, пройдя через полное отрицание ценности жизни. Этот идеал  возник в сфере, где дух оставил далеко позади себя всё, что называется  государственным строем и социальным общежитием, - идея фантастического  ясновидца, предназначенная для поэтов и мудрецов, но не для политических  деятелей и министров.

Есть нечто трагическое в том, что нынешнее вырождение героического идеала  берет свое начало в поверхностной моде на философию Ницше, захватившей  широкие круги около 1890 года. Рождённый отчаянием образ поэта-философа  заблудился на улице раньше, чем он достиг палат чистого мышления.  Среднестатистический олух конца века говорил об Ubermensch (сверхчеловеке),  как будто доводился ему младшим братом. Эта несвоевременная вульгаризация  идей Ницше, без всякого сомнения, стала зачином того идейного направления,  которое поднимает сейчас героизм до уровня лозунга и программы. При этом понятие героического претерпело такую ошеломительную трансформацию,  которая лишает его глубинного смысла. Хотя титула героя риторика порой  удостаивала и живущих, но в принципе он оставался почётным уделом только  мёртвых - подобно канонизации святых. Такова была цена благодарности,  которую живые платили мёртвым. На битву отправлялись не для того, чтобы  стать героем, а чтобы исполнить свой долг.

 

С тех пор как возникли различные формы популистского деспотизма, героическое  стало крылатым словом. Героизм стал пунктом программы, он даже хочет играть  роль новой морали, коль скоро столько людей признали старую негодной для  дальнейшего употребления или вообще ненужной. Было бы глупо без раздумий  отрицать ценность этого чувства. Необходимо проверить его на истинность и  содержательность. Восторги по поводу героического - это самый красноречивый показатель  свершившегося большого поворота от познания и постижения к непосредственному  переживанию и опыту. Этот поворот можно было бы назвать узлом кризиса.  Прославление действия как такового, усыпление критического чутья  сильнодействующими возбудителями воли, вуалирование идеи красивой  иллюзией - всё это перемешано в новом культе героического, но для  искреннего адепта антиноэтической жизненной позиции такие качества суть не  более чем дополнительное оправдание героизма.

Разумеется, нельзя отрицать положительную ценность подобной героической  позиции, систематически культивируемой властью во имя Государства. Поскольку  героизм означает повышенное осознание личностью своего призвания - не щадя  сил, вплоть до самопожертвования, участвовать в осуществлении общего  дела, - то его можно назвать позицией, которая придётся кстати в любую  эпоху. При этом, несомненно, высоко ценится и поэтическое содержание,  присущее понятию героизма. Оно сообщает действующему индивидууму ту  напряжённость и экзальтацию, с которыми вершатся большие дела. Не вызывает сомнений, что современная техника резко повысила уровень  повседневного проявления мужества, притом что она сделала нашу жизнь и наше  передвижение намного безопаснее. Как бы оцепенел Гораций, воспевший  путешествие на корабле как дерзкий вызов небесам, если бы оказался на  борту аэроплана или подводной лодки! С техническими возможностями выросла и  готовность людей без колебаний подвергать себя интенсивной опасности. Вне  всякого сомнения, существует взаимосвязь между развитием воздухоплавания и  распространением героического идеала. Нельзя сомневаться и в том, где именно  может он осуществляться в наиболее чистом виде: там, где о нём не говорят,  то есть в повседневной работе воздухо- и мореплавателей».

Йохан Хёйзинга, В тени завтрашнего дня / Homo ludens. Опыт определения игрового элемента культуры, М., «Прогресс-Академия», 1992 г., с. 322-326.