Эффекты ослабления творческой деятельности
Эффекты, которые скорее ведут к ослаблению творческой деятельности…
X
Педанты и неспособность к действию по Мишелю Монтеню
«Так уже повелось издавна; ведь ещё Плутарх говорил, что слова «грек» и «ритор» были у римлян бранными и презрительными. В дальнейшем, с годами, я понял, что подобное отношение к педантизму в высшей степени обоснованно и что magis magnos clericos, non sunt magis magnos sapientes. (Более великие учёные – ещё не значит более великие мудрецы).
Но каким образом может случиться, чтобы душа, обогащённая знанием столь многих вещей, не становилась от этого более отзывчивой и живой, и каким образом ум грубый и пошлый способен вмешать в себя, нисколько при этом не совершенствуясь, рассуждения и мысли самых великих мудрецов, когда-либо живших на свете, - вот чего я не возьму в толк и сейчас.
Чтобы вместить в себя столько чужих мозгов, и, к тому же, таких великих и мощных, необходимо (как выразилась о ком-то одна девица, первая среди наших принцесс), чтобы собственный мозг потеснился, съёжился и сократился в объёме.
Я готов утверждать, что подобно тому, как растения чахнут от чрезмерного обилия влаги, а светильники - от обилия масла, так и ум человеческий при чрезмерных занятиях и обилии знаний, загромождённый и подавленный их бесконечным разнообразием, теряет способность разобраться в этом нагромождении и под бременем непосильного груза сгибается и увядает.
Но в действительности дело обстоит иначе, ибо чем больше заполняется наша душа, тем вместительнее она становится, и среди тех, кто жил в стародавние времена, можно встретить, напротив, немало людей, прославившихся на общественном поприще, - например, великих полководцев или государственных деятелей, отличавшихся вместе с тем и большою учёностью. Что до философов, уклонявшихся от всякого участия в общественной жизни, то недаром их порою высмеивала без всякого стеснения современная им комедия, ибо по их мнению и повадки действительно казались забавными. Угодно Вам сделать их судьями, которые вынесли бы приговор по чьей-либо тяжбе или оценили действия того или иного лица? О, они с великой готовностью возьмутся за это.
Прежде всего они займутся такими вопросами, как: существует ли жизнь, существует ли движение? Представляет ли собой человек нечто иное, чем бык? Что значит действовать и страдать? Что это за звери - законы и правосудие? Говорят ли они о правителях за глаза или беседуют с ними лично, - речи их равно дерзки и непочтительны. Слышат ли они похвалы своему князю или царю, - для них он не более, чем пастух, праздный, как все пастухи, занятый исключительно тем, что стрижет и доит свое стадо, только ещё более грубый. Считаете ли Вы кого-нибудь стоящим выше других по той причине, что ему принадлежат две тысячи арпанов земли, - они начинают издеваться над этим, ибо привыкли рассматривать весь мир как свою собственность. Гордитесь ли Вы своей знатностью на том основании, что можете насчитать семь богатых предков, - они не ставят Вас ни во что, ибо Вы не постигли, по их мнению, обшей картины природы и забыли, сколько каждый из нас насчитывает в своей родословной предшественников, богатых и бедных, царей и слуг, просвещённых людей и варваров. И будь Вы даже в пятидесятом колене потомком Геркулеса, они и в этом случае скажут, что Вы суетны, если цените этот подарок судьбы.
Вот в этом и заключается причина презрения, которое к ним питает толпа, как к людям, не понимающим самых простых общеизвестных вещей, притом заносчивым и надменным. Но это принадлежащее Платону изображение весьма далеко от того, что представляют собою наши педанты. Философы древности вызывали к себе зависть, поскольку они возвышались над общим уровнем, пренебрегали общественной деятельностью, жили отчуждённо, на свой особый лад, руководствуясь несколькими возвышенными и не получившими всеобщего распространения правилами.
Наших педантов, напротив, презирают за то, что они ниже общего уровня, неспособны выполнять общественные обязанности и, наконец, придерживаются образа жизни и нравов ещё более грубых и низменных, нежели нравы и образ жизни толпы.
Odi homines ignava opera, philosopha sententia (Я ненавижу людей, непригодных к делу и при этом пространно рассуждающих)
Так вот, что до философов древности, то они, по моему мнению, великие в мудрости, проявляли ещё больше величия в своей жизни. Таков был, судя по рассказам, великий сиракузский геометр, который отвлёкся от своих учёных разысканий, дабы применить их отчасти на практике для защиты своей родины, когда он неожиданно пустил в ход диковинные машины, действие которых превосходило всё, что в состоянии вообразить человек. Но сам он глубоко презирал свои изобретения, считая, что, занявшись ими, унизил свою науку, для которой они были не более, как ученические упражнения или игрушки. Таким образом, эти мудрецы всякий раз, когда им приходилось подвергать себя испытанию действием, взлетали на огромную высоту, и всякому делалось ясно, что их сердца и их души возвысились и обогатились столь поразительным образом благодаря познанию сути вещей. Некоторые, однако, видя, что важнейшие должности в государстве заняты людьми неспособными, отказались от служения обществу; и тот, кто спросил Кратеса, доколе же следует философствовать, услышал в ответ: «Пока погонщики ослов не перестанут стоять во главе нашего войска».
Гераклит отказался от царства, уступив его брату, и ответил эфесцам. порицавшим его за то, что он отдает все свое время играм с детьми перед храмом; «Разве это не лучше, чем вершить дела совместно с Вами?» Иные, вознесясь мыслью над мирскими делами и судьбами, сочли не только судейские кресла, но и самые царские троны чем-то низменным и презренным. Отказался же Эмпедокл от престола, который ему предлагали жители Агригента. Фалесу, который неоднократно обличал скопидомство и жажду обогащения, бросили упрёк в том, что он, как лисица в басне, чернит то, до чего не может добраться. И вот, однажды ему захотелось забавы ради произвести опыт; унизив свою мудрость до служения прибыли и наживе, он начал торговлю, которая в течение года доставила ему такие богатства, какие с превеликим трудом удавалось скопить за всю жизнь людям, наиболее опытным в делах подобного рода.
Аристотель рассказывает, что некоторые называли Фалеса, Анаксагора и прочих, подобных им, мудрецами, но людьми отнюдь не разумными, по той причине, что они проявляли недостаточную заботу в отношении более полезных вещей. Но, не говоря о том, что я не очень-то улавливаю разницу между значениями этих двух слов, сказанное ни в какой мере не могло бы послужить к оправданию наших педантов: зная, с какой низкой и бедственной долей они мирятся, мы скорее имели бы основание применять к ним оба эти слова, сказав, что они и не мудры и не разумны. Я не разделяю мнения тех людей, о которых говорит Аристотель; мы были бы ближе к истине, я полагаю, если б сказали, что всё зло - в их неправильном подходе к науке. Принимая во внимание способ, которым нас обучают, неудивительно, что ни ученики, ни сами учителя не становятся от этого мудрее, хотя и приобретают учёность. И, в самом деле, заботы и издержки наших отцов не преследуют другой цели, как только забить нашу голову всевозможными знаниями; что до разума и добродетели, то о них почти и не помышляют. Крикните нашей толпе о ком-нибудь из мимоидущих: «Это учёнейший муж!», и о другом: «Это человек, исполненный добродетели!», - и она не преминет обратить свои взоры и своё уважение к первому. А следовало бы, чтобы ещё кто-нибудь крикнул: «О, тупые головы! Мы постоянно спрашиваем: знает ли такой-то человек греческий или латынь? Пишет ли он стихами или прозой? Но стал ли он от этого лучше и умнее, - что, конечно, самое главное, - этим мы интересуемся меньше всего. А между тем, надо стараться выяснить - не кто знает больше, а кто знает лучше».
Мишель Монтень, Опыты, М., «Альфа-книга», 2009 г., с. 134-136.
