«Опытная наука» по Роджеру Бэкону

«Обратимся к шестой части «Opus Majus» Роджера Бэкона, целиком посвященной обоснованию опытной науки как истинной добытчице знания. Р. Бэкон пишет: «Если же он (Аристотель - Прим. И.Л. Викентьева) говорит в первой книге «Метафизики», что те, кто знает основания и причины, более мудры, чем обладающие опытом, то там речь идёт о тех, кто из опыта знает только голую истину без знания причин. Я же говорю здесь о таком обладающем опытом человеке, который из опыта знает и основание и причину».

Только созерцательный опыт здесь бессилен. Преодолевая эту трудность, Бэкон говорит о двояком опыте.

Первый из них - низшего рода. Этот опыт приобретается с помощью внешних чувств. Именно он удостоверяет реальность телесных вещей, удовлетворяя жаждущий познания дух и успокаивая его в сиянии истины, даруя благо и помогая избежать зла. Опыт ощущений необходим. Однако такой опыт не касается вещей духовных, да и опытное познание телесных вещей не вполне достоверно. Нужен опыт иной, нимало не исключающий первый, - опыт, проникающий сквозь заслон очевидного. Этот опыт мистический, даруемый божественным озарением. В мистическом опыте и таится постижение бога как первопричины всего. Следствия же подведомственны внешнему опыту и постигаются созерцательным наблюдением. Между тем если первопричина понимается как наибольшее бытие, то следствие лишь сопричастно к нему. Высшая причина у Р. Бэкона в некотором роде отсечена от мира творений, но всегда имеется в виду. Поэтому хотя вещи в мире вещей и кажутся самоценными, самоценность их всенепременно божественна. Однако в познании теоретическая чувственность отождествлена с опытом мистическим, причем последний предшествует непосредственному созерцанию.

Естественно поэтому, что индуктивизм Р. Бэкона проявляется лишь в сфере доказательства. Переход ко всеобщему основанию, по Бэкону, есть озарение - интеллектуальный свет, а вместе с тем также и свет чувственный. И тот и другой предстают в своей одновременности, но лишь в частичной тождественности. Свет как субстанция, исследованию которой и посвящена оптика Оксфордской школы (а в ней и Р. Бэкона), понимается как универсальная деятельность, в которой опыт чувственный и опыт мистический взаимосвязаны. Поскольку, однако, идея субъекта как бы снята в озарении, постольку мир вещей мыслится относительно объективированным. Объективация вещи ведёт к пониманию мира как изделия, изготовленного природой ли, богом ли. Важно, однако, что изделия. Симптом новой науки - перекличка с античной идеей демиурга.

Творец, теург, демиург, мастер, ремесленник... Такое снижение в роджер-бэконовском контексте вполне привомерно. Опытная наука «одна дает совершенное знание того, что может быть сделано природой, что - старательностью искусства, что - обманом...». Не сотворено, а именно сделано (factum est от facere - делать).

Далее: «...Опытная наука, владычица умозрительных наук, может доставлять прекрасные истины в области других наук, истины, к которым сами эти науки никаким путем не могут прийти. Истины эти не относятся к сущности начал, а полностью находятся вне их, и хотя принадлежат к этим наукам, но не составляют в них ни выводов, ни начал». Отсюда прямой путь к практическому делу: «... Практическая геометрия создаёт зеркала, способные сжечь всё сопротивляющееся огню, и тому подобное, однако всё, что обладает пользой для государства, принадлежит главным образом к опытной науке». Опытная наука «относится к другим так, как искусство мореплавания к умению править повозкой или как военное искусство к простому ремеслу. Ибо она предписывает, как делать удивительные орудия и как, создавая их, ими пользоваться, а также рассуждает обо всех тайнах природы на благо государства и отдельных лиц…». Личное творчество, изобретательство, вознесённое над мелкими усовершенствованиями. Не отсюда ли гениальные технические сновидения оксфордца - пароход, подводные суда, телескоп, самолёт, огнестрельное оружие?!

В тривиуме Роджера Бэкона опытная наука - третья по счёту, но первая по значению. И всё-таки для чего всё это? «...Для божьей церкви в её борьбе против врагов веры, которых скорее следует одолеть усилиями мудрости, чем военными орудиями, каковыми обильно и с успехом пользуется антихрист...». Калейдоскопические, почти одновременные вознесения и заземления, - пожалуй, главная особенность этого текста. Глубоко послушническое основание, укорененное в незапятнанной раннехристианской традиции, восходящей к Августину, и рядом... демиургические телесно-языческие вещественные свидетельства рукотворно усовершенствуемого мира.

Если, однако, основание всего этого - Священное писание - произносится почтительно, почти безглагольно, то акцент на вещь - настойчивый, многословный. Если опять-таки основание, данное богом, открывается Р. Бэкону в озарении, то вещный мир выводим, осознаваем. При этом напрочь отсечена схоластическая силлогистика. Теоретизирование ориентировано уже не на слово, а на вещь и укреплено внешним опытом, точным и конкретным наблюдением. Здесь уже совсем рукой подать до мысли о частных преобразованиях вещи, хотя, может быть, поначалу в подражание природным образцам. Но за практической инженерией зияет пустота: озарение, сводимое к акту творения.

В изначальном творческом порыве таится глубочайшее послушание. Зато в земном - дробимом, демиургически преобразуемом - ремесленного толка конструктивизм по образцам. Именно демиургический характер теоретических построений Р. Бэкона, Оксфордской школы в целом и есть тот активный еретический центр, коррозирующий истовое послушничество. Послушание в признании первоначальной творческой акции бога осуществилось в личности гонимого подвижника и страдальца Роджера Бэкона. Полюса - антиконструктивизм в понимании вселенского творчества и конструктивизм по мелочам - слиты.

Причём роль изобретателя изделий из сотворённых богом вещей оказывается гипертрофированной. Первотворец практически отсечен. Он за текстом, хотя и ослепляющее ярко озаряет сам текст».


Рабинович В.Л., Рождер Бэкон. Видение о чудодее, который наживая опыт, а проживал судьбу, СПб, «Алетейя», 2014 г., с. 115-117.