О теории Николая Александровича Бернштейна – очерк И.М. Губермана
На моём столе лежит книга, изданная в 1990 году в серии Классики мировой науки. Это труды великого российского учёного Николая Александровича Бернштейна. В послесловии академически сдержанно говорится, что его работы - оказали большое влияние на развитие физиологии, психологии, биологии, кибернетики, философии естествознания.
Не слабо, правда же?
Лет пять назад в Америке и Германии прошли большие международные конференции в честь столетия этого учёного. Уже несколько научных книг и несчётное количество статей посвящено его идеям. На обеих этих конференциях был его ученик, которого молодые учёные издали оглядывали с почтительным изумлением, довольно различимо шепча друг другу: Он знал его при жизни, это фантастика!
Только Россия, похоже, всё ещё не может осознать, что в ней родился и жил загнанный и непризнанный при жизни гений, идеи которого уже давно проходят во всех университетах мира как классические.
Гений жил в Москве, в густо населённой коммунальной квартире на улице Щукина. Жил очень бедно, ибо был давным-давно уже уволен отовсюду. Все лаборатории его (он основал их несколько) были закрыты ещё в пятидесятом году. Пенсия была ничтожно маленькой. Он почти всегда был весел и похоже, что счастлив. Он работал, и работа продвигалась.
Никак я не могу сообразить, с чего бы мне начать, чтоб соблюсти какую-нибудь иллюзорную последовательность изложения. Несколько последних лет жизни Николая Александровича я к нему довольно часто приходил, и это мне сейчас мешает. В памяти всплывает длинный и запущенный коридор коммуналки (вся эта квартира некогда принадлежала его отцу, очень известному московскому психиатру - вот и начало).
Психиатр Бернштейн основал в Москве лечебное заведение, позже ставшее зловещим символом советской психиатрии под именем Института Сербского. Но интересно, что основан он был с прямо противоположной целью - для психиатрической помощи больным, оказавшимся почему-либо в полиции. Потому и квартира отца была неподалёку от этой клиники.
Николай Александрович закончил медицинский факультет университета, служил военврачом в Красной Армии, а в начале двадцатых пошёл работать в Институт Труда, созданный романтиком и энтузиастом поэтом Гастевым для научной подготовки прекрасного светлого будущего (убит, как и такие же другие).
Начинающий физиолог Бернштейн занялся изучением движений (а конкретно - ударами молотка по зубилу). Ибо как именно строит мозг и нервная система любое человеческое действие - известно ещё не было (а досконально - не известно и посейчас). Николай Александрович изобрёл несколько методик изучения движений, занялся тем, что проще именовать биомеханикой. И преуспел: в тридцатые - он уже доктор наук, профессор, основатель нескольких лабораторий. В тридцать шестом он пишет книгу, в которой обсуждает все известные гипотезы работы мозга и - со спокойной твёрдостью вступает в резкую полемику с идеями своего великого коллеги Павлова.
Книга эта света не увидела совсем не потому, что Павлов был уже канонизирован как единственный и непререкаемый авторитет, эта беда произошла чуть позже. Книга не вышла в свет из-за немыслимого (на сегодняшний наш взгляд) благородства её автора: Павлов умер в том году, полемизировать с покойным оппонентом молодой Бернштейн считает для себя непристойным и задерживает выход книги, уже доведенной до вёрстки, оставалось только сделать переплёт. В этом виде сохранилась книга до сегодняшнего дня.
Очень обидно, потому что ещё в конце двадцатых, изучая всякие движения, молодой физиолог походя делает открытие, пятнадцатью годами позже принесшее мировую славу Норберту Винеру, отцу кибернетики. Он вводит понятие обратной связи - непрерывного сообщения в мозг о результате каждого мельчайшего действия. Сегодня - это классические азы любого управляющего устройства. Под названием сенсорная коррекция (слова понятны, правда же?) это впервые было введено в научный обиход. […]
Сам Павлов прекрасно понимал, что его работами положено только начало. На одной из своих знаменитых сред, когда сотрудники, специально собираясь, обменивались идеями, он как-то говорил: ...Когда обезьяна строит вышку, чтобы достать плод, то это условным рефлексом назвать нельзя. Это есть случай образования знаний, уловление нормальной связи вещей... Павлов ещё не знал (а если бы узнал, то очень бы расстроился), что вскоре после смерти его имя превратят в икону, а одновременно - в дубину, которой будут бить всех, кто думает хоть чуть иначе и продвинулся вперёд. У советской империи был один вождь, одна идеология, один признанный лидер в каждой науке.
А что же Николай Александрович? Была война и голод в эвакуации, возобновление работы в Москве, быстрое написание книги О построении движений. Его даже торопили: книга была подспорьем и для врачей, восстанавливающих навыки движения у раненых. Книга вышла в 47 году, в следующем году профессор Бернштейн стал за неё лауреатом Сталинской премии.
Открывались замечательные перспективы новых исследований, но уже маячила на горизонте дикая и страшная кампания по борьбе с безродными космополитами. Сначала появились наглые ругательные статьи в специальных журналах, а потом этот визгливый хор коллег весомо поддержала газета Правда - в те года авторитет в последней инстанции, после её хулы можно было ожидать даже ареста. Суть обвинения проста: Бернштейн порочит достижения Павлова и расшаркивается перед многими буржуазными учёными. Перед тем, как выгнать изо всех лабораторий, профессора Бернштейна ещё всячески шельмовали на коллегиальных собраниях. Мне очень запомнился его рассказ о наивной девочке - аспирантке; не в силах понять, что происходит, она выступила и со слезами на глазах сказала:
- Вы, наверное, так ругаете Николая Александровича, потому что думаете, что он еврей, да?
И в зале засмеялись даже самые матёрые хулители, вчера ещё являвшие почтение и преданность. Директор одного из институтов, где была лаборатория Бернштейна, лично разбивал молотком стеклянные таблички на дверях. А очень многие при встрече больше не здоровались, а то и шмыгали на другую сторону улицы. Один из друзей Бернштейна как-то раз ему сказал, ища согласия, что время наступило - кошмарное. На что Николай Александрович ему решительно и непреклонно возразил: Что вы, время - замечательное: все люди - как в проявитель опущены: сразу видно, кто есть кто!