Разрыв: цель - имеющиеся навыки / умения
Разрыв: цель - имеющиеся навыки / умения
Постоянный и профессиональный тренингПостоянный тренинг для поддержания своей формы
X
Повышение квалификации писателя / литератора по В.С. Пикулю
«Как и большинство писателей, пришедших в литературу из сырых фронтовых траншей и со скользких корабельных палуб, я знал, что надо писать, но не всегда понимал, как надо писать...
Всегда считал себя в литературе человеком случайным, ибо ни учёбой, ни воспитанием не был подготовлен к общению с деликатным пером. Просто мне после войны попалась в руки одна книга, автора которой я называть не стану. Книга о рискованной жизни лихих команд миноносцев Северного флота, но тягомотная и безнадёжно унылейшая.
Я прочёл её и - возмутился: - Если бы у нас на бригаде эсминцев воевали так, как здесь написано, так черта с два мы бы победили!
Пусть я сдохну, но я напишу лучше... во всяком случае - честнее! В широченных клешах я предстал перед Юрием Германом.
- Валя, - сказал он мне, прочтя мою рукопись, - к сожалению, вы находитесь под вредным влиянием Бориса Пильняка...
Я тут же побежал в библиотеку:
- Борис Пильняк... кто это такой? Дайте почитать... Мне было 19 лет, когда редакция журнала «3везда» заключила со мною договор на издание романа «Курс на солнце» (смотри выше эпизод с пресс-папье).
Слава богу, этот роман света не увидел. Я написал второй. Он тоже полетел в корзину. Тогда я сел и, обозлясь на весь мир, накатал третий роман...
Тут я снимаю шляпу перед памятью покойной ленинградской писательницы Елены Катерли - эта умная женщина в своем отзыве о моём третьем романе устроила мне такой хороший разнос, что я долго не мог опомниться. Вывод Катерли был таков: Валентин Пикуль не напечатал ещё ни единой строчки, а его уже заранее расхвалили; на самом же деле писать он совсем не умеет...
Дело прошлое, но это был такой великолепный нокаут, после которого судьба-рефери должна обязательно выкинуть на ринг полотенце!
Родственники считали меня вообще бездельником, который своей «писаниной» маскирует явное желание не работать. Родной дядя Яша (не гайдамак, а из псковской династии Карениных) не раз уже говорил мне:
- Что ты тут сидишь, как дурак? Пойдём, я тебя на Лиговке в пивнуху буфетчиком определю. Парнишка ты с башкой, воевал чин чином, три медали имеешь - и года не пройдёт, как в директоры пивной выберешься... Чего ты тут мучаешься?
Жил я тогда на чердаке большого дома и сильно нуждался. Помню, провёл всю ночь на промерзлой кухне, изучая рецензию Катерли, и мучительно соображал, спрашивая себя:
- Как же быть? Писать дальше или... в пивную?
Утром я сунул в печку все три романа, объединенные одной хорошей идеей, и сел писать четвёртый. Прошёл год, второй. Я сижу и честно пишу всё по-новому. Пишу и вижу: чёрт побери, что-то уж многовато у меня получается ~ кирпич какой-то!
На занятиях кружка молодых авторов ко мне подошёл А.А. Хршановский - главный редактор ленинградского отделения издательства «Молодая гвардия».
- Валя, - сказал он мне по-простецки, - говорят, ты на своём чердаке скребёшь что-то... Зайди-ка завтра. Поговорим. Я принёс ему разбухшую от усердия рукопись. Андрей Александрович листанул одну страницу, другую, третью. Почитал, хмыкнул. Сразу же что-то зачеркнул. Потом нажал кнопку звонка на столе. Явился секретарь редакции - поэт Миша Бернович.
- Вот этого доходягу, - показал на меня редактор, - мы будем издавать. Давайте сразу заключим с ним договор с выплатой ему аванса, а то он, кажется, уже основательно подзабыл, как выглядят денежные знаки достоинством в десять рублей...
Так появился на свет божий роман «Океанский патруль», и я посвятил его памяти моих друзей - юнг, павших в боях с врагами за родину Хршановский же был и редактором этого романа - весьма оригинальным! Однажды, когда я написал что-то не так, как надо, он без лишних разговоров двинул меня кулаком. Я отвечал ему примерно тем же приёмом. Мы сцепились в жестокой борьбе за свет истины в храме искусства! Вокруг нас вихрем кружились по комнате страницы моего первого литературного детища. (Замечу в скобках, что мой редактор был мастером альпинизма, а потому читатель может и сам догадаться, что моего авторского самолюбия он не пощадил.)
- Итак, на чем же мы остановились? - спросил Хршановский меня потом, прикладывая пятак к потухшему взору. - Кажется, на этой вот фразе, - почтительно ответствовал я ему; ощупывая, кстати, сильно помятые рёбра... После такой интенсивной работы над словом мы полюбили друг друга!
Андрей Александрович был замечательный человек, и я ему за многое благодарен. Он был не только редактором, но и наставником. Помню, как-то я зашёл к нему в кабинет, а у него на столе - учебник по парашютному делу. Зная, что прыгать с парашютом он не собирается, я наивно спросил:
- А зачем вам это? - А затем, - отвечал он мне, - что тебе, братец, тоже не мешает изучить парашютное дело. Пишущему следует знать обо всем: о работе сердца, о токах Фуко и вивисекциях, о тайнах дипломатии и сортах пшеницы. Ты можешь похвастать знаниями? - Нет, - скромно сознался я. - А тогда не задавай идиотских вопросов...
Этот разговор я крепко запомнил и тогда же стал собирать библиотеку по всем отраслям Знаний Человечества - такую, которая могла бы дать немедленный ответ на любой мой вопрос.
Сознаюсь, что после выхода в свет «Океанского патрулям я стал лишь автором одной книги, но писателем - увы! - не сделался. Требовались ещё долгие годы труда и постоянной учёбы. Ведь я - самоучка, а потому мне надобно учиться ежедневно, что я и делаю на протяжении всей жизни. Это вошло в привычку.
Как наркоман не способен жить без дозы наркотика, так и я делаюсь размагниченным, если в какой-либо из дней не впрысну в себя хорошую дозу полезной и новой для меня информации...
Из старых писателей я сохранил прочную давнюю любовь к Герцену, Салтыкову-Щедрину и Глебу Успенскому, которых частенько перечитываю; из советских романистов высоко ставлю Александра Малышкина, которого М. Горький назвал «совестью нашей литературы»; так писать, как написаны Малышкиным романы «Севастополь», «Люди из захолустья», - это для меня пока что недосягаемая мечта...
Очень большое влияние на меня, как на литератора, оказала (и продолжает оказывать) русская классическая живопись. Музеи научили многое понимать, а картины обострили мой глаз. Кстати уж сознаюсь, что никогда не был поклонником новейших тенденции в искусстве. Но зато не могу представить себе, как бы я писал свои исторические романы, не пережив множества восторгов над полотнами прошлого - от Антропова до Репина, от Рокотова до Борисова-Мусатова, от Левицкого до Сомова, от Тропинина до Кустодиева. Я умышленно остановился на живописи, и ещё раз подчёркиваю, что живопись взаимосвязана с литературой, а пишущему об истории просто немыслимо пройти мимо картин старой русской жизни».
Пикуль В.С., Ночной полёт, в Сб.: Живёт страна Пикулия / Сост. Пикуль А.И., М., «Вече», 2008 г., с. 7-10.
