Самостоятельное решение Задачи
Самостоятельное решение сложной Задачи
Ранняя творческая СверхнагрузкаРанняя творческая Сверхнагрузка / тренинг
X
Становление ученого Готфрида Лейбница
«… одной привилегией, обеспеченной принадлежностью к академическим кругам зажиточного бюргерства, Лейбниц воспользовался (может быть, того сам не зная) очень рано: в 1653 г., когда ему ещё не было семи лет, его записали студентом Лейпцигского университета («без принесения присяги»). Возможно, это было сделано потому, что мальчик незадолго перед этим, в 1652 г., потерял отца - зачисление в студенты закрепляло за ним принадлежность к университету, где отец работал с 1628 г. Фактически же в 1653 г. «студент» Лейбниц начал посещать одну из двух наиболее почётных и солидных лейпцигских городских школ, Nikolaischule.
В начальном, шестом, классе (в немецких школах нумерация классов идет в порядке, противоположном нашему) маленького Лейбница учили читать и писать, тогда же начиналось обучение латинскому языку, а в следующем (пятом) классе латинский был уже основным предметом. Но ребенок ещё раньше заинтересовался иллюстрированной «Римской историей» Тита Ливия и попытался без помощи взрослых разобраться в том, что значилили подписи к картинкам, а затем и в основном тексте.
Пропуская многое, что было ему непонятно, мальчик одолел всю книгу и затем начал её читать заново. У него хватило терпения и настойчивости повторить такое чтение несколько раз, а догадливости оказалось достаточно, чтобы таким образом значительно подвинуться в понимании текста и знании языка.
Конечно, он не мог ещё разобраться во всех грамматических формах, и школьный учитель был вдвойне обескуражен, обнаружив «латинскую эрудицию» своего восьмилетнего воспитанника: и язык тот усваивал по-своему, не зная иногда основ стандартного курса и уйдя вместе с тем далеко вперед, и материал для чтения нашёл, никак не подходивший для такого малыша, - в его возрасте полагалось просвещаться с помощью краткого катехизиса и книги с картинками, составленной знаменитым Амосом Коменским.
Он прав был, этот школьный учитель, предупреждая об опасностях преждевременного развития и нежелательности или бесполезности такого раннего чтения «взрослых» книг, да и книга Коменского для обучения детей была в те времена последним и удачным словом педагогики. Да, учитель, конечно, был прав, но не в таком исключительном случае.
Как пишет историк философии Куно Фишер, если бы он исследовал несколько подробнее, каким образом мальчик ознакомился с Ливием, то увидел бы, что имеет дело с очень редким дарованием; но это был один из тех заурядных педагогов, которые мерят всех одной меркой по номеру класса, и иногда им приходится изумляться, что кто-то из их питомцев стал великим, чего они ничуть не предвидели.
А вот как описывал свои первые шаги в науках сам Лейбниц, называя себя Пацидием - латинская калька его имени Готфрид, состоящего из двух немецких слов, означающих «Бог» и «Мир».
Вильгельм Пацидий из Лейпцига, немец по рождению, очень рано лишившийся отца, руководившего его воспитанием, по собственному побуждению увлёкся изучением наук и свободу его в этом никак не ограничивали. Ему был открыт доступ в домашнюю библиотеку, где восьмилетний мальчик часто пропадал по целым дням, и хотя он едва понимал латынь, он брал первые попавшиеся под руку книги, снимал их с полок и снова откладывал в сторону, перелистывал без всякого разбора, останавливался, где ему нравилось, или перескакивал на другое, смотря по тому, насколько его привлекали понятность языка и интерес содержания. Казалось, что он избрал судьбу своим учителем и слышал какой-то голос, говоривший ему: бери и читай. Ибо судьба его была такова, что ему пришлось обходиться без постороннего совета, и ему ничего не оставалось, как руководствоваться свойственной его возрасту смелостью, которой помогал сам Бог.
Случаю было угодно натолкнуть его, прежде всего на древних, в которых он сначала не понимал ничего, мало-помалу стал понимать кое-что, а, в конце концов понял все, что ему было нужно; и как люди, постоянно находящиеся на солнце, поневоле загорают, так он принял известную окраску не только в своем стиле, но и в образе мыслей. Когда он затем пришел к новейшим авторам, ему показались противными эти сочинения, наполнявшие тогдашние книжные лавки, с их ничего не говорящей высокопарностью или винегретом чужих мыслей, - эти книги, лишённые прелести, силы и содержания, лишённые всякой живой пользы.
Казалось, что они написаны совсем для другого мира, который они сами называли то своей республикой, то Парнасом. Тогда он опять начинал думать о древних, возбуждавших в его душе совсем иные чувства своими мужественными, высокими, сильными, как бы всё превосходящими мыслями, выражающими всю человеческую жизнь в одном образе, своими естественными, ясными, гибкими, соответствующими предмету формами!
Эта разница была для него столь ощутима, что с этих пор он прочно установил для себя следующие два принципа: всегда искать в словах и образе выражения мыслей ясности, а в вещах пользы. Позже он узнал, что первая составляет основание любого суждения, последняя - всякого изобретения, и что большинство людей заблуждаются, потому что их словам недостает ясности, а их опытам - цели.
И дальше мы узнаём о юном Пацидии-Лейбнице, что для него источником радости было познакомиться с творениями древних авторов, которых он до того знал лишь по именам - с Цицероном, Сенекой, Плинием, Геродотом, Ксенофонтом, Платоном, историками времен Римской империи, многими отцами церкви, писавшими на латинском и греческом языках. Мальчик читал их, руководясь некой внутренней потребностью, и наслаждался удивительным разнообразием содержания.
В этом автобиографическом этюде мы видим прошлое сквозь призму многих лет, отделяющих рассказчика от поры детства, от мирного уюта родительского дома, от размеренно живущего Лейпцига. И, конечно, далеко не все в автобиографии относится именно к восьмилетнему ученику пятого класса. Тогда ему помог один из родственников, который понял, видно, что Готфрид Вильгельм обладает способностями незаурядными, и помешал наложить запрет на пользование отцовской библиотекой. Мальчик продолжал своё несколько беспорядочное чтение, привыкнув, как он сам писал, читать и научные книги, но как романы, пропуская ещё не вполне ему доступные рассуждения и обоснования и знакомясь только с выводами и заключениями.
Школьное учение шло своим чередом: в четвертом классе обучали арифметическим действиям («счету»), в третьем начиналось изучение греческого языка. Второй класс (secunda) был двухлетним (1657-1659 гг.). Это был класс риторики, красноречия, и здесь Лейбниц приобрёл репутацию поэта. Случилось это так. Школьникам полагалось, в доказательство своих успехов, выступать по тому или иному поводу с подготовленными заранее и «приличествующими случаю» произведениями. Так было и перед очередным праздником, к которому готовил свое выступление, написанное латинскими стихами, один из соучеников Готфрида Вильгельма. Но «запланированный» выступающий внезапно заболел, до праздника оставалось три дня, и никто не решился взять на себя трудную роль заместителя, кроме Лейбница - тот успел написать триста удачных по форме и содержанию гекзаметров и с успехом прочёл их. Слава поэта, по крайней мере первого школьного поэта, пришла к нему сразу. Учителя были в восторге.
Они приняли версификаторскую изобретательность не по годам развитого и начитанного мальчика, владевшего латинским языком, как родным, за талант поэта. В какой-то мере, скажем забегая вперед, это повлияло и на Лейбница: взрослым человеком он, правда редко, грешил стихами, которые писал на латинском, французском, немецком языках, и, кажется, искренне считал себя одарённым поэтом, а в этом с ним согласиться нельзя.
