Начало »
Мы обитаем в самой неуютной и суровой части планеты - на Севере Евразии. Даже в Канаде её самый северный город лежит на широте Курска. У нас же вся страна находится в более суровой части планеты. В нашей стране вегетационный период минимум на 100 дней короче, чем, например, во Франции. И, тем не менее, мы смогли не только выжить на этой суровой земле, но и создать великую культуру, великую науку, сделаться одной из ведущих держав мира. Да, мы европейцы, но были всегда альтернативой Западной Европе. И иначе и быть не могло! У нас не могли развиться этика протестантизма и западный индивидуализм. С ними мы просто бы не выжили в наших климатических условиях. И сейчас не выживем! Коллективизм или, как мы говорим, соборность были необходимы. Как и многое другое, что отличало русского человека от западного европейца. […]
Что греха таить - волна «перестройки» захватила весьма широкие круги интеллигенции - была даже некая «горбачёвская эйфория». Даже автор предлагаемой работы однажды написал статью «перестроечного типа». В чём и каюсь! И стыжусь одновременно.
Но эта «перестроечная эйфория» в среде интеллигенции длилась недолго: мы довольно скоро убедились в том, что она не развязала системного кризиса. По-прежнему цели развития страны, государства, оказались не очерченными. Никто не мог понять - куда и зачем мы идем. Номенклатура продолжала хозяйствовать преимущественно в своих интересах, прибирая к рукам потихонечку, тем или иным способом, общенародную собственность. […]
… в одном отношении мы оказались абсолютно точны: причиной катастрофы будет номенклатура, сама система партийной власти, которая воспользуется ситуацией ослабления государства для устройства своих собственных дел, а красивые дела и обоснование всяческих мерзостей, творимых с нашим народом и с нашей страной, возьмёт на себя «кухонная интеллигентщина».
И вся жизнь пошла по-другому. Так оно и случилось: системный кризис дошел до своего логического конца - сама система рухнула. Появилась новая система со своими проблемами. […]
В конце 1991 г. проходило последнее общее собрание Академии наук СССР. Ведущим был её последний президент Г.И. Марчук. Обсуждалась проблема о будущности Академии. И прежде всего, - кому она должна принадлежать. Я тогда выступил примерно со следующим утверждением: «Не существует проблемы принадлежности Академии. АН СССР - это бывшая Российская академия наук - ей такой оставаться должно. Но есть другая, куда более важная проблема: как использовать интеллектуальный потенциал Академии в нынешнее трудное, критическое для страны время? Во время Великой Отечественной войны была программа «Наука - фронту». Может быть что-то подобное необходимо сделать и сегодня?»
Г.И. Марчук прокомментировал мое выступление следующим образом: «Инициатива всегда наказуема. Вам, Никита Николаевич, и писать письмо Ельцину».
Я такое письмо написал на следующий день и положил его на стол секретаря президента Академии. В течение недели его подписало человек 20 академиков, и я его отнёс на Старую площадь, где тогда была канцелярия президента Российской Федерации. Прошло несколько месяцев и неожиданно для всех вышло распоряжение Ельцина об организации Совета по анализу кризисных ситуаций. В него были включены 12 членов Академии, а его председателем был назначен я. Но был назначен и куратор Совета, Г.Э. Бурбулис, тогда второе лицо в государстве. Через несколько дней у меня состоялся весьма знаменательный разговор с куратором. Я сказал Бурбулису о том, что Совет, разумеется, будет работать на общественных началах, но для того, чтобы он смог бы быть действенной организацией, необходимо, во-первых, какое-то помещение. Во-вторых, нужен учёный секретарь с приличной зарплатой, пара технических сотрудников и необходимая оргтехника, включая компьютер и правительственную связь.
Геннадий Эдуардович мне ответил примерно следующее (цитирую почти дословно): «Никита Николаевич, здесь же в Совете 12 мудрецов из Академии. Пусть Академия и побеспокоится, тем более что у неё сейчас много свободных площадей». Тогда для наших встреч и работы мы использовали, главным образом, рабочий кабинет директора Института философии академика B.C. Стёпина.
Нашему Совету удалось провести в 1992 г. два слушания в Верховном Совете России и даже опубликовать два доклада. Потом мы постепенно свернули нашу работу. И не только потому, что без всякой технической поддержки продолжать работу было почти невозможно. На меня и, как я понял, на многих моих коллег тяжёлое впечатление произвели те слушания в Верховном Совете, которые нам удалось организовать.
Нас приходило слушать довольно много людей, но не из-за интереса к нашим мыслям: на нас смотрели, как на чудаков - вместо того, чтобы делать дело, заниматься политикой, добывать деньги, что-то лоббировать, люди рассуждают о каких-то высоких материях. Слушатели были погружены в свою политику, вернее в политиканство. Вопросов и обсуждений не было - послушали и разошлись!
Попытка нашего Совета как-то повлиять на ход событий была не единственной такого рода попыткой научной и инженерной интеллигенции. Но на государственном уровне нас никто не слышал, мы ни до кого из власть предержащих не могли достучаться!
Прошло почти 7 лет. 31 декабря 1998 г. «Независимая газета» опубликовала оценку Джеффри Сакса, главного советника Гайдара. Вот она (цитирую по «Н.Г.»): «Главное, что подвело нас, это колоссальный разрыв между риторикой реформаторов и их реальными действиями... И, как мне кажется, российское руководство превзошло самые фантастические представления марксистов о капитализме: они сочли, что дело государства служить узкому кругу капиталистов, перекачивая в их карманы как можно больше денег и поскорее. Это не шоковая терапия. Это злостная, предумышленная, хорошо продуманная акция, имеющая своей целью широкомасштабное перераспределение богатств в интересах узкого круга людей».
Моисеев Н.Н., Русская интеллигенция: начало и конец века, в Сб.: Россия на рубеже XXI века: Оглядываясь на век минувший, М., «Наука», 2000 г., с. 144-152.
