«Обстановка обновления общественной жизни в годы начавшейся «хрущёвской оттепели» вдохновляла и радовала меня, как и других «шестидесятников», а открывавшийся путь углублённого научного познания общественного развития, чему я решил посвятить свою жизнь, представлялся мне безоблачным и многообещающим. […]
Тогда я ещё не понимал главного - той ситуации и тех рамок, в которых находилось советское обществоведение и общество, где мне предстояло жить и заниматься социальными проблемами.
Я ещё не понял того, чего многие не понимают до сих пор, - в нашем обществе сосуществуют две неравноправные ветви науки - общественные и естественные (ко второй я отношу и точные: математические, технические и технологические), каждой из которых в СССР были предоставлены принципиально разные условия.
Если в точных, технических, естественных науках главным определителем творческого успеха и общественного продвижения были только ум, способность, талант учёного (разумеется, и удача), то в обществоведении - иначе: будь ты хоть семи пядей во лбу, умнее Платона и Ньютона, тебе ничего не достичь в жизни, если ты не будешь считаться с теми «правилами игры», которые в обществоведении устанавливает власть. И наоборот, если ты - конформист, повторяющий официальные догмы, посредственных умственных способностей и научных достижений, то можешь многого добиться не в науке, а в своём общественном и материальном положении.
Когда я стал только догадываться об этом, мне страстно хотелось посмотреть, чего добились бы наши российские гении С.П. Королёв, И.В. Курчатов, если бы их случай занес в обществоведение, ведь оно тоже должно развиваться! Но это навязчивое желание пропало после того, как я узнал подробности судьбы Н.И. Вавилова, И.И. Шмальгаузена, всех наших отечественных гениев генетики.
Я, как и многие «шестидесятники», только начал догадываться, что к середине 50-х годов сложилась довольно сложная, запутанная идейно-политическая ситуация. Вопреки официозу, я, как и другие мои сограждане, жил не в социалистическом обществе, а в созданном ещё при Сталине обществе-монстре, казарменном псевдосоциализме, управляемом партийно-государственной бюрократией, номенклатурой, узурпировавшей политическую власть и распоряжавшейся в своих интересах средствами производства, общественными богатствами. Я должен был развивать вовсе не общественную науку, а то, что её заменяло в СССР, и со сталинских времен официально называлось «марксизмом-ленинизмом», претендовавшим на систематизацию взглядов Маркса, Энгельса и Ленина, но на самом деле, фальсифицировавшим эти взгляды по ряду наиболее существенных направлений. Благодаря этой подмене Сталин и его окружение подчинили своим целям партию, через неё навязали обществу, всему коммунистическому движению свое понимание социализма и путей его создания. Сталинская фальсификация, продолжавшаяся его преемниками, пронизывала все составные части и аспекты официального «марксизма-ленинизма», а сохранность этой, выгодной власть имущим фальсификации, поддерживалась беспощадной борьбой против малейшего инакомыслия.
На протяжении десятилетий - в 50-х-80-х годах - я неоднократно становился свидетелем того, как власть имущие, постоянно клявшиеся в своей верности взглядам Маркса, Энгельса, Ленина, обнаруживали незнание элементарных положений их работ, часто вовсе не держали их в руках, довольствуясь теми отрывочными знаниями, которые были почерпнуты ещё в студенческие годы в то время, когда они, как правило, получали техническое образование. Полученные таким образом знания были «расширены» и «закреплены» в системе партучёбы на разных ступенях номенклатурной лестницы.
Для меня, «насквозь» прочитавшего собрания сочинений классиков марксизма без всякого принуждения, что считалось на философском факультете, особенно в первые послевоенные годы элементарным, было грустно убеждаться в том, что наши коммунистические «вожди и идеологи» - Н.С. Хрущёв, Л.И. Брежнев, К.У. Черненко, П.Н. Демичев, М.В. Зимянин - путали не то что эксгибиционизм с экзистенциализмом, но не постигли даже элементарных марксистских истин, хотя и клялись в своей верности этому, в сущности, неизвестному для них, учению.
Однако я достаточно часто убеждался в том, что вовсе не знания, а какое-то чутье, нюх, инстинкт всегда однозначно их настораживал, отторгая любую принципиальную новацию, способную поколебать сложившиеся порядки.
Всё вновь и вновь подтверждалось признание, сделанное одним из «вождей» настырному советнику: «Ты думаешь, предлагая это, ты - умнее меня? Глупый, не только я, но и каждый из нас, руководителей, кто, слушая тебя, соглашается. Каждый из нас, сам по себе - «за», а вместе мы - «против»…».
Бутенко А.П., Противоречие – не только источник развития, в Сб.: Наука и власть: воспоминания учёных-гуманитариев и обществоведов / Сост.: Н.В. Бойко, М., «Наука», 2001 г., с. 76-77.
