Художник, как новый тип поведения творческой личности в обществе по Д.А. Пригову

«А.П.: Старая антропология - это представление о человеке, характерное для Нового времени? Или оно начинается с Христа или ещё с ветхозаветных пророков?

Д.А.П.:  Вообще, в основном, поскольку я связан с культурными проектами, я говорю о возрасте и моменте возникновения нынешней антропологической культуры. Она началась, как мне представляется, с досократиков, с первым появлением нового понятия о личности человеческой, которая оторвалась от коллектива. Кардинальное становление человеческого сознания произошло в эпохи Возрождения и Просвещения. И сейчас этот тип антропологической культуры являет некую картину кризисности, что и заставляет в разных терминах разными стратегиями преодолеть эту ситуацию.

С определённого времени культура секуляризовалась, и, секуляризовавшись, она объявила основным своим пафосом нахождение некого автора-художника. [Этот процесс нахождения] достиг расцвета в романтическом понятии гения. [Такой автор - это] некая личность исключительная, которая и есть, собственно говоря, искусство. И шёл в истории искусства XIX-XX веков процесс истинного познавания гения.

Вначале гений понимался как тот, от кого рождаются стиль, школа, потом критерием гения стало считаться неожиданное умение владеть словом и прочим, и вот так сжималось, сжималось и оказалось в результате... работа культуры? - Нет, оказалось, что всё это - зона конвенциональное.

Поначалу, пока культура не начинала с этим работать, казалось, что это зона исключительности, потом оказалось, что все это конвенции, конвенции, конвенции и [что] время искусства пришло к предельной точке [того) движения, которое было задано искусством европейского Возрождения. Оно пришло к такому предельно почти тавтологическому выражению, что художник - это есть тот, кто художник. Что внешних опознаний его практически нет, кроме собственного называния себя художником.

И в ответ этому появилось огромное количество социальных институтов, экспертов и прочее, которые легитимируют. И, [после того,] когда легитимируют, художник может длиться, [жить, не производя ничего, а] в качестве просто существа, названного художником. Например, как животное в зоопарке: [если] на клетке написано «обезьяна», [то сидящее в клетке создание] не должно доказывать вам, что оно - обезьяна: оно обезьяна потому, что обезьяна, оно так названо легитимирующими организациями и в таком качестве представлено здесь. Когда дошло до этого периода, оказалось, что любой жест, текст - это просто частный случай [практики] художника как особого типа поведения. Художник - он есть художник, но когда он пишет стихотворение - это частный случай, то есть это вообще-то не, обязательно. Это нужно для подтверждения [статуса], [подобно тому,] как бюллетень носят, чтобы показать, что болел столько-то дней и мне надо заплатить. Это же не значит, что бюллетень - это ты. Это - бумажка, которая просто подтверждает, что вот это так-то и так.

[Описываемый] процесс, в общем-то, неостановим. [Может так случиться], что художник не хочет идентифицироваться и с легитимирующими институциями. Но в этом случае он вообще тогда за зоной различения, потому что [утверждение] «я есть художник» - это проявление любого человека. И это есть, конечно, кризис именно искусства, совпавший с кризисом культуры, когда  идентификация с телом как [пределом человека] оказывается тоже метафоризированной. Тело просто есть некий назначенный культурой предельный уровень идентификации. Для человека, скажем, может быть отменена религия, нация, культура, но тело как будто бы неотменяемо. […]

Но сейчас ясное дело, что культура в той форме, в которой она существовала, - секуляризированная, конечно, - дошла до некоего своего предела, перепробовав многие варианты и формы, собственно говоря, реализовав свой основной пафос - личностную идентификацию: есть предел личностной идентификации. В ретроспективе понятно, что художник являл не новые формы рисования, а новый тип поведения творческой личности в обществе, на которую смотрели и понимали себя в качестве креативных личностей - через это поведение. Сейчас, собственно, креативное поведение полностью стало тавтологичным: я веду [себя] так, потому что так я себя веду. В этом отношении, если эта поведенческая модель может быть преобразована в поток фотонов или я не знаю ещё чего, то, собственно говоря, культурная и социальная позиции художника, в том смысле, в котором они сейчас существуют, вообще будут изъяты из сообщества антропологических существ. Опять-таки говорю, что на это всё возможно взглянуть, забежав вперед, и оглянуться. Помните, была формула «бывший будущий аббат» - это недоучившийся студент теологического факультета [так] себя называл. Или как в «Записках Пикквикского клуба»: «якобы выстрелили из будто бы пистолета». […]

Я, в отличие от всех поэтов, [определяю себя иначе: поэт -] это тот, кто ведет себя поэтически. [Понимание поэта как] поведенческой модели ставит в положение частного случая все остальные образы поэта в обществе.

Искусство пришло к ситуации, когда оно уперлось в идентификацию творческой личности; искусство -  это только твоё личное поведение, которое может быть сформировано как поэтическое [поведение], как художническое, как [поведение] музыканта, как угодно. Предельный уровень явлен наконец - но и уровни теряют смысл, есть только смысл некой конвенции. Вот кто-то приехал и претендовал на [место] лучшего в городе, лучшего в Европе, во всем мире, а [потом] приехал последний [портной] и сказал: я лучший только потому, что в наших пределах принята такая конвенция. Я себя осмысленно веду, и мои амбиции в этом отношении выше не потому, что я территориальный претендент, а потому, что я претендую на вас на всех. Я являю вас всех! Вот так этот анекдот как-то отражает картину в современном искусстве. Новая антропология, виртуальности - это, конечно, проявления одного и того же уровня кризиса нынешней культуры, в который включается и мировой политический кризис в связи с крахом Советского Союза - рухнула последняя социальная утопия.

Со смертью госпожи Дианы рухнула массмедийная утопия, предполагавшая, что масс-медиа - это место существования неземных каких-то людей. И [принцесса] Диана - это замечательный пример диспропорции между отсутствием в ней какой-либо личности и лёгкостью раздутого мифа. Она дала [на примере своей жизни] какой-то дикий раздувающийся шар без балласта, который лопнул на глазах у поражённых зрителей, - оказалось, что в этом мире, в общем-то, ничего не существует. Была явлена сила действия масс-медийных энергий в чистоте. И люди оплакали этот последний миф массмедийный, но с ним они оплакали вообще последний миф, который сначала был культурным, социальным. Осталась последняя утопия - это миф антропологический и противопоставленный масс-медиа мир семьи и вообще человеческого существования, но, я думаю, что, когда энергия, выпущенная из массмедиа, перейдёт в этот миф, - он так же лопнет. Тем более, что подступающие научные идеи дают возможность для действительно практической реализации каких-то механизмов превосхождения этого мифа. […]

И ещё истинное - это кровь. После всех массмедийных мифов это последняя архаическая утопия: истинное в человеке - это не лицо и не его социальный статус, а душа. Единственный социальный организм, который определяет истинного человека, - это семья. Единственное, что в человеке [подлинно], - это почва, кровь. Это архаическая утопия, созданная на фоне массмедийных утопий, например Тарантино или Линча».

Парщиков А., «Мои рассуждения говорят о кризисе нынешнего состояния…» (беседа с Д.А. Приговым),  в Сб.: Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов (1940-2007) / Под ред. Е. Добренко и др., М., «Новое литературное обозрение», с. 2010 г., с. 16, 25-29