Искусство- и литературоведение
Искусствоведение и литературоведение
Построение научных моделейПостроение научных моделей
X
О попытках моделирования искусства по оценке Г.М. Козинцеву
«Наступило время новых методов исследования. Раньше думали, что о поэте лучше всего судить поэту. О Шекспире писали Пушкин, Гёте, Кольридж, Гюго.
Потом за него взялись философы.
Психологи занялись его характерами. Подоспели со своими знаниями историки елизаветинского театра, литературы специалисты по риторике. Текст Шекспира объясняли и духом Возрождения (полнокровным, плотским), и неврозами наших дней - психоаналитики углубились в подтекст. Находились у нас и охотники перетряхнуть анкеты автора: Шекспира записывали то в певца уходящей аристократии, то в апологета подымающейся буржуазии. Всё было. Кому под силу разобраться в таких делах?..
И вот пришла пора точных наук. Конец спорам. Как подвергнешь сомнению цифры? Математическая лингвистика засучила рукава. Точность в исследовании - первое достоинство. В 1919 году Борис Михайлович Эйхенбаум написал статью «Как сделана «Шинель» Гоголя». В самом названии слышался вызов. Вместо общих фраз о гуманизме автора - наука. Эйхенбаум показал ткань литературы: язык, сказ, смену интонаций. Статью критикуют до сих пор: а где скорбные глаза Акакия Акакиевича? Боль за униженного?..
Разумеется, есть в повести и взгляд Башмачкина, и боль автора. Только нужно вспомнить, что ещё Чехов свирепо обругал своего брата за рассказ о страданиях маленького чиновника - эта тема набила оскомину, к ней уже стыдно прикасаться. Не меньшим штампом стали и высокие слова о гоголевском сочувствии меньшому брату. Конечно, название статьи Эйхенбаума могло быть и более точным. Например: «Шинель» сделана и так».
Нельзя исчерпать «приёмами» искусство. Лучшим определением предмета кажется мне толстовское: «лабиринт сцеплений». В лабиринте нельзя повесить стрелки: «ход направо», «держитесь левой стороны», «к выходу», - нельзя именно потому, что это лабиринт. Остаётся каждому по-своему блуждать по нему, освещая путь, стараясь выйти на новые пересечения дорог, натыкаясь на тупики, и опять подымать фонарь: искать иных направлений.
Откуда берётся фонарь? Ответить непросто. Это и свет дня, в котором живешь (ты живёшь); это и труд людей, который стал тебе доступен. Тех самых людей, которые искали ответа на вопрос: как сделано искусство? как сделана жизнь?
Конечно, хочется ясных объяснений, простых выводов. Вкус к туманным выражениям и высокопарным оборотам у всех уже давно прошёл. Об искусстве хочется говорить понятно, дельно.
Одна такая попытка мне хорошо памятна. В 1919 году в Петрограде вышло «Изобразительное искусство». С бумагой было трудно, но почему-то два издания печатались на меловой бумаге: «Красный милиционер» и «Изобразительное искусство». В первом (и единственном) номере этого журнала была помещена статья «Художник и коммуна». «Сапожник делает сапоги, столяр - столы, - писал Осип Брик. - А что делает художник? Он ничего не делает; он «творит». Неясно и подозрительно». На меня эти программные слова произвели тогда огромное впечатление. Я был молодым художником (очень молодым), мне стыдно было заниматься чем-то подозрительным и неясным. Какое там вдохновение, озарение свыше, творчество. Подумаешь, божьи избранники! Нужно было дело делать - реальное, полезное, изготовлять вещи.
Или показать, как вещи сделаны.
Как сделана любовь Ромео и Джульетты? Сколько ударных и неударных слогов падают на сомнения Гамлета?..
Профессор Марвин Розенберг (университет Беркли, США) рассказал мне, как запрограммировали задачу: количественный анализ речевых единиц «Лира». Стихи и прозу закодировали. Трагедию зарядили в компьютер. Счётно-вычислительное устройство сработало. На первое место вышли, кажется, союзы but, if (только, если, но, кроме, однако...).
Опыт, конечно, интересный. Что он показывает? То, что в трагедии превалирует состояние колебания, неустойчивости, неуверенности? Не берусь судить. Данных должно накопиться много, из разных срезов образности. На мировом Шекспировском конгрессе в Канаде таким исследованиям был посвящён целый раздел программы.
Неразумно пугаться машины, установленной в мире поэзии. Она не рассеет тени отца Гамлета, и Фальстаф не похудеет после математического обследования. Надо сказать, что и сам Шекспир придавал значение подсчетам. Цифры имели для него особый смысл. Принц Галь проделал математический анализ записки Фальстафа (на обороте счёта таверны «Кабанья голова») и открыл диспропорцию количественных соотношений (выпитого и съеденного). Известна и трактовка Шейлоком единицы веса «один фунт».
Обо всем этом я вспоминаю потому, что и мне хочется поставить эксперимент. Касается он также математики, но направление опыта иное, пожалуй, даже противоположное: не закодировать стихи цифрами, а, напротив, выявить в цифрах поэзию. В «Лире» есть арифметика. Есть и алгебра. Есть, не побоюсь сказать, и магия чисел. Произведение посвящено буйству стихий, мировому хаосу, а в нем только и делают, что делят, вычитают, умножают...
Счёты щелкают в первых же репликах: владения делятся, слова любви вымериваются и даже молчание Корделии превращено в формулу: «Из ничего и выйдет ничего». Деление на три части, опять сложение, деление на две. Так обращаются с государством. «Она была когда-то дорога, - говорит Лир о младшей дочери, - теперь цена упала».
Потом падает цена Лира. Гонерилья требует сократить его свиту на половину; Регана убирает ещё четверть. «Пятьдесят вдвое больше, чем двадцать пять, - подсчитывает Лир, - значит, Гонерилья любит меня вдвое больше».
Пародия на арифметику? На меры и догмы, с помощью которых Лир судил о жизни? .. Пародия оборачивается трагической формулой. Она образуется не сразу. Сперва перед нами примитивная задача, детский учебник: король и сто человек свиты составляли вместе, всего - сто один человек; свиты не стало, сто один человек минус сто человек: сколько останется? Школьник отвечает, не задумавшись: один человек. Шекспир даёт другое решение: один человек - это уже и не человек. «Теперь ты ноль без палочки», - говорит Лиру шут.
Один плюс сто = король. Король минус сто (свита) = 0. Мера куда меньшая, чем человек. Выводится новая мера: бедный Том - голое двуногое животное, и ничего больше. Ничто. Ноль без палочки.
Две меры - как бы шкала отношений, измерений. Две цифры - самое большое число и самое ничтожное: все и один».
Козинцев Г.М., Пространство трагедии (дневник режиссёра), Л., «Искусство», 1973 г., с. 164-167.
