Появление нового жанра
Создание новых направлений деятельности, жанров, стилей…
Создание новых продуктов «для масс»Создание новых продуктов «для масс»
X
Сергей Довлатов – как лишний человек / личность в русской литературе по оценке А.А. Гениса
«… новизна Довлатова не в том, что он показал русскую тоску, неизбывную спутницу нашей словесности, не в том, что он взял в герои больного неизлечимым сплином лишнего человека, а в том, что изобразил его смешно и обаятельно, с искренней любовью и трогательным пониманием. Не случайно один из самых характерных рассказов Довлатова называется «Лишний». Не случайно и сам Довлатов так долго казался лишним отечественной литературе. Но, как сказал друг и почитатель Довлатова Вагрич Бахчанян, «лишний человек - это звучит гордо».
Центральная тема Довлатова - апология лишнего человека, которым он считал и самого себя. Здесь следует искать источник не только массового, но и универсального успеха. Тайна его - в авторе, том самом, который является и его непременным героем. Довлатов - как писатель, так и персонаж - сознательно выбрал для себя чрезвычайно выигрышную позицию. Китайцы учат: море побеждают реки, потому что оно ниже их. Так и Довлатов завоёвывал читателей тем, что он был не выше и не лучше их. Описывая убогий мир, он смотрит на него глазами ущербного героя. Довлатовскому герою нечему научить читателя. С одной стороны, он слишком слаб, чтобы выделяться из погрязшего в пороках мира, с другой - достаточно человечен, чтобы прощать - ему и себе - грехи. За это читатель и благодарен автору, который призывает разделить с ним столь редкую в нашей требовательной литературе эмоцию - снисходительность.
Вслед за Веничкой Ерофеевым, которым он всегда восхищался, Довлатов стремился туда, где не всегда есть место подвигам. Слабость исцеляет от безжалостного реформаторского пыла. Слабость освобождает душу от тоски по своему и особенно чужому совершенству.
Довлатов любил слабых, с трудом терпел сильных, презирал судей и снисходительно относился к порокам, в том числе и к своим. Он считал, что стоит только начать отсекать необходимое от ненужного, как жизнь сделается невыносимой. В своих рассказах он никогда не отрезал то, что противоречит повествованию, образу, ситуации. Напротив, его материал - несуразное, лишнее.
Пафос довлатовской литературы - в оправдании постороннего. Успех тут зависит от чувства меры: максимум лишнего при минимуме случайного.
Довлатов предлагал читателю философию не-деяния: всё видеть, всё понимать, ни с чем не соглашаться, ничего не пытаться изменить.
Может быть, потому читатель и отвечает автору пылкой привязанностью, что тот от него ничего не требует - даже разделять его откровения. Главное из них заключается в том, что в мире, который сам себе кажется лишним, только для лишнего человека и осталось место.
Уроки XX века пошли этому знаменитому - и в основном печально знаменитому - персонажу нашей культуры на пользу. Мы научились ценить в его характере основную черту - свободу, свободу как от потребности попадать в зависимость, так и от желания навязывать её другим.
В русской традиции писателю непросто сопротивляться соблазну, угрожающему превратить его в общественный институт. У нас редки авторы, предпочитающие говорить от своего, а не от чужого лица, в том числе и от лица безответного и безотказного народа. Последовательная неофициальность Довлатова помогла ему отстоять сугубо частную точку зрения на жизнь. Следствием этой сознательно и мужественно выбранной жизненной позиции стали лучшие черты его стиля - отвращение к позе, приглушённость звука, ироническое снижение интонации, вечное многоточие вместо уверенной точки или тем более восклицательного знака.
В Довлатове проявились признаки генетического перерождения «лишнего человека», которого классическая традиция обрекала на безысходную общественную трагедию, а современность - всего лишь на вечную личную драму.
Быть самим собой означало оказаться на литературной и социальной обочине, которую он самоотверженно выбрал себе в качестве постоянного адреса. Он с таким успехом настоял на своём праве стоять в стороне, что оказался изгнанником задолго до эмиграции. Сумев принять свою судьбу с достоинством и благодарностью, он превратил изгойство в точку зрения, отчуждение - в стиль, одиночество - в свободу.
Довлатов часто повторял, что лучшую русскую прозу наших дней писала Райт-Ковалева, переводившая Хемингуэя, Сэлинджера и других великих американцев. У них он учился приоритету языковой пластики над идейным содержанием. Наверное, потому любовь Довлатова к американской литературе оказалась взаимной, что они говорили хоть и на разных языках, но одинаково просто. Чем сложнее автор, тем легче его толковать. На непонятных страницах есть где разгуляться. Зато неприступна простота, даже та, что пишут на заборах. Округлая ладность довлатовской прозы - мука для критика. Её можно понять, но не объяснить. Прозрачные рассказы Довлатова закрыты для интерпретации - ведь он не объясняет жизнь, а покорно следует за ней. Такая позиция чревата риском для автора. Читатель, проглатывая нетолстые книжки, написанные легко, смешно и увлекательно, не преодолевает внутреннего сопротивления материала. Всеобщая любовь, которую возбуждает Довлатов, мешает разглядеть в его творчестве продуманную художественную систему, услышать особенности именно его голоса. В сравнении с усложненным, намеренно тёмным художественным миром Андрея Битова или Саши Соколова Довлатов кажется обезоруживающе простым. Однако, хотя проза его прозрачна, эффект, который она производит загадочен. Я ещё не встречал человека, который мог бы отложить книгу Довлатова, не дочитав её. Успех Довлатова - результат кропотливого труда, проделанного в тайне от читателей.
Потому так легко читать Довлатова, что писал он трудно и медленно. Недаром в его книгах мало страниц. У Довлатова не найдешь случайных фраз, у него нет словесной ваты, предназначенной для заполнения пустот в сюжетном построении. Лаконизм - от того уважения к плотности текста, которое больше свойственно поэзии, чем прозе. Каждое слово здесь, как в стихотворении, всегда подчёркнуто, всегда стоит именно на своем месте, с которого его нельзя сдвинуть, не разрушив ритмического рисунка».
Генис А.А., Сад камней. Сергей Довлатов / Два: Расследования, М., «Эксмо»; «Подкова», 2002 г., с. 65-69.
