«Я знал в моей жизни прекрасных пианистов-виртуозов, обладавших чудесными руками, но не обладавших тем, что мы называем чувством целого, и поэтому не умевших сыграть ни одной крупной вещи (сонаты Бетховена или Шопена, ни одного концерта) удовлетворительно с точки зрения формы.
Любая крупная вещь распадалась на ряд более или менее очаровательных моментов, тогда как мелочи, например вальсы, этюды, прелюды, ноктюрны (особенно же мелочи композиторов не первого ранга, как Сен-Санс или Мошковский и т. п.) звучали ослепительно и не оставляли желать лучшего.
Грубо говоря, чем умнее пианист, тем лучше он справляется с крупной формой, чем глупее - тем хуже. «Длинное мышление» (горизонтальное) - в первом случае, «короткое» (вертикальное) - во втором.
Вот почему я так восхищаюсь ритмом в исполнении С. Рихтера: ясно чувствуется, что всё произведение - будь оно даже гигантских размеров - лежит перед ним, как огромный пейзаж, видимый сразу целиком и во всех деталях с орлиного полёта, с необычайной высоты и с «невероятной ясностью».
Должен уж сказать раз навсегда, что такой целостности, органичности такого музыкально-художественного кругозора я не встречал ни у одного из известных мне пианистов, а я слышал всех «великих»: Гофмана, Бузони, Годовского, Кареньо, Розенталя, дАльбера, Зауэра, Есипову, Сапельникова, Метнера и множество других (не говоря о пианистах более молодого поколения), не слышал, к несчастью, только двух, которых любил бы, вероятно, больше всех: Рахманинова и Скрябина.
Это я написал не ради восхваления С. Рихтера (есть пианисты, которых я люблю почти не меньше его), но ради того, чтобы заострить внимание на великой исполнительской проблеме, которая называется Время Ритм - с большой буквы, где единицей измерения ритма музыки являются не такты, фразы, периоды, части, а всё произведение в целом, где музыкальное произведение и его ритм являются почти тождеством».
Нейгауз Г. Г., Об искусстве фортепьянной игры, М., «Государственное музыкальное издательство», 1961 г., с. 64-67.
Сверхзадача по К.С. Станиславскому
