Искусство- и литературоведение
Искусствоведение и литературоведение
Внедрение инновацийВнедрений инноваций
Положительное восприятие новогоПоложительное восприятие нового
X
Забытые произведения по В.В. Ерофееву
«Подавляющее большинство литературных текстов, написанных в разных странах, в разных жанрах, в разные эпохи, обречено на забвение. Историю литературы, однако, представляет не это огромное кладбище, а сравнительно небольшое количество произведений, которые оказались жизнеспособными, смогли пережить своё время. Каковы принципы естественного литературного отбора?
Забывается прежде всего то, что не соответствует природе литературного творчества. Талант писателя определяется значимостью его литературных открытии. Бессмертно то, что не повторяет и неповторимо. Природа литературы не терпит вторичности. Писатель создаёт свой образ реального мира, не удовлетворяясь чужим представлением о действительности. Чем больше этот образ отражает сущность, а не видимость явлений, чем глубже проникает писатель в первоосновы бытия, чем точнее выражена в его творчестве их имманентная конфликтность, являющаяся парадигмой подлинного литературного «конфликта», тем более долговечным оказывается произведение.
«Широк человек, я бы сузил» - эти известные слова Дмитрия Карамазова также позволяют провести границу между долговечной и недолговечной литературой. Литературное произведение, желающее сузить человека в его измерениях - социальном, биологическом, экзистенциальном, метафизическом - для достижения какой-либо ограниченной цели, для «удобства» его изображения, рано или поздно начинает ветшать. Напротив, великая литература остаётся верна идее разомкнутости, открытости, широты человеческой структуры. В число забытых произведений попадают вещи, которые редуцируют представление о мире и человеке. Это вовсе не значит, что произведение призвано отразить целостную картину действительности. Просто в «частной истине» произведения должна быть сопряжённость с универсальным смыслом. Как достигается такая сопряжённость, другой вопрос.
Итак, основной принцип старения литературного текста связан с редукцией. Вместе, с тем манифесты любой литературной школы ограничительны. Историки литературы давно убедились в том, что соответствие литературного текста теоретической декларации направления, как правило, наносит тексту большой урон.
Нет сомнения в том, что главным виновником старения текста является его автор. Оставим в стороне разговор об откровенно слабых текстах, написанных беспомощной, в смысле литературного дара, рукой. Ограниченность литературных способностей толкает автора на создание произведений «второго ряда», произведений подражательных, эпигонских, копирующих известные образцы. Все они подлежат забвению, но, включённые в литературный процесс эпохи, могут сыграть полезную роль источников утилитарных знаний о своём времени, нравах. Более того, они подчас необходимы своим негативным примером. Вообще роль негативного примера в литературе более значительна, чем обычно думается. Великий положительный образец, бывает, сковывает творческую энергию писателя нового поколения благодаря своей совершенности: направляет его на путь простодушного, восторженного подражательства. Негативный пример многих забытых произведений, над которыми смеялись или которыми возмущались современники, - прекрасный материал пародии, переосмысления, литературной игры. Вот почему совсем неоднозначна роль забытого произведения в мировой литературе, вот почему даже самое вздорное, вызывающе глупое произведение может оказать благоприятное воздействие на развитие литературы, больше того, в историческом смысле оно может оказаться «полезнее» посредственного произведения. Крайности невежества, псевдотворческого тщеславия порождают «гротескные» вещи, которые забываются, но их негативный эффект сохраняется, их отражённый свет остается в пародиях на них, которые мы встречаем (не всегда осознанно) в произведениях, оставшихся на века. Достаточно вспомнить хотя бы Булгарина.
Окарикатуривая традицию, эпигонство невольно свидетельствует о её «слабых» местах, создаёт тот самый литературный контекст, который толкает истинного художника на то, чтобы выломиться из традиции, найти новую точку опоры. Так, посредственные рыцарские романы, ныне прочно забытые, породили идею сервантесовского «Дон Кихота».
В число забытых произведений входят бесчисленные вещи, ограниченные, поглощённые своим временем. Диалектика «времени» и «вечности», выраженная Пастернаком в известных строках, дает представление о подлинной миссии художника. Он должен быть связан со своим временем и вместе с тем обладать известной степенью свободы от него. Художник, видимо, должен совмещать две противоположные позиции: быть «в схватке» и «над схваткой». Иными словами, позиция художника, как это ни парадоксально, должна быть внутренне противоречивой для того, чтобы адекватно отобразить противоречия времени.
Устаревает не материал, с которым работает художник, а «точка зрения» на него. Старение материала зачастую выглядит благородно, временная дистанция придает ему некоторую дополнительную значительность и загадочность, даже намёки на неведомые читателю-потомку события и обстоятельства приобретают некоторое особое достоинство. Гораздо менее благородно стареет «точка зрения», связанная с интеллектуальным климатом, модой времени. Она утрачивает свою органичность, становится крикливой, навязчивой.
Многочисленные произведения, отражающие сугубо локальный «случай», плохи не тем, что неудачно выбран «случай», а тем, что взгляд на него соответствует «общему месту». Скорость старения литературного произведения пропорциональна неспособности писателя возвести локальный материал в значение универсального символа. При этом сам материал, его объективная, внелитературная значимость не имеет определяющего значения. Это может быть и банальная любовная история, и бытовой анекдот, и биография римского императора. Даже сенсационность темы, не подкреплённая новизной «точки зрения», не обеспечивает произведению долголетия.
Вместе с тем вычленение универсального смысла в локальном материале также не является гарантом долголетия текста. Опыт классицизма и, с другой стороны, опыт символизма совершенно по-разному свидетельствуют об одном: ни материал, ни его символика не могут быть самоцелью произведения, не могут быть самодостаточны. Они должны вступить во взаимосвязь безо всякого внешнего принуждения. Увлечение же притчей, аллегорией, возводящее единичное к общему, остаётся скорее приметой времени, чем формой литературного процесса.