Театр, кино и ТВ
Отдельные творческие решения в кино и на телевидении
Сторонники творческой личностиСторонники творческой личности
Умение «держать удар»Одно из 6-ти качеств творческой личности высокого уровня
X
Расширенный художественный совет Театра на Таганке, созданный по инициативе Ю.П. Любимова
Согласно советским правилам, принять новый спектакль должна была специальная «приёмочная комиссия». Спектакли Театра на Таганке эта комиссия принимала по нескольку раз…
В отличие от других главных режиссёров Ю.П. Любимов «… не годился на роль немого Герасима, готового по приказу барыни безропотно утопить любимую собаку Муму. Он продолжал остервенело работать. Гонял спектакль на избранном зрителе, «просочившемся» в зал: кто по тайному приглашению театра, кто по собственной инициативе, на авось. Ах, как замечательно Ю. П. использовал появление публики. Возникал в зале вдруг, неожиданно и, никого не замечая вокруг, садился за режиссёрский столик. Он был суров, сосредоточен, в его облике читались решительность и упрек в адрес злобно гнетущих сил. Внешне отъединенный, загадочный, замкнутый, он всем своим существом воспринимал присутствие замершей (а вдруг - выгонит?) публики (избранной публики, стоит добавить). И потому явно напоказ (прирождённое актёрство, оставленное как профессия, требовало своего) отдавал первые распоряжения. Всеми средствами он подчёркивал, что это репетиция, рабочий момент. Командным голосом говорил в микрофон с невидимыми радистом и осветителями. Спрашивал (тоже невидимого) помрежа, все ли готовы. И откуда-то из глубины сцены ровный женский голос откликался тихим эхом: «Готовы, Юрий Петрович». Тогда он властно говорил: «Начали». Свет в зале гас, «просочившиеся» вздыхали с облегчением, прогон начинался. Но бывало и по-другому. Ю. П. мрачно предлагал покинуть помещение, чтобы не усугублять и без того трудное положение театра. Ведь «они» (словцо это произносилось многозначительно и отстраняюще) запретили играть спектакль. Интонация Ю. П. была непреклонной, но казалась специально преувеличенной, в ней угадывалась скрытая издёвка. Покорность инстанциям оборачивалась игрой, превращалась в мнимость. Текст и подтекст по законам новой драмы не совпадали друг с другом. Неопределенные паузы, которые Ю. П. временами вводил в свою речь, подчёркивали и серьёзность, и игровую двойственность ситуации. Зал пытался понять, на самом ли деле Любимов хочет, чтобы «незваные» гости ушли. Наивные, робкие всё-таки уходили. Но искушённые - затаивались. Проследив за отступлением послушных, Ю. П. переставал замечать оставшихся и переносил своё внимание всецело на сцену. Случались и такие дни, когда уйти приходилось всем. Ю. П. не приступал к репетиции, пока зал не пустел. Это было не только следствием очередного скандала «там, наверху», но и вполне пиаровским (если употребить нынешний термин) ходом: изгнание становилось источником слухов, легенд, и стремление во что бы то ни стало увидеть - росло.
Спектакль превращался в общественное событие задолго до премьеры, и с этим уже приходилось считаться. Возникал шум по Москве, приходили дипломаты, корреспонденты зарубежных газет. Это в те времена было особой политической дерзостью: апелляция к зарубежному мнению считалась преступной. Мало кто мог на такое отважиться. Тем не менее, Любимов не задумываясь прибегал к этому средству. В его арсенале оно оказывалось всегда под рукой (своего рода «булыжник, оружие пролетариата»).
Чиновники нервничали. Требовали прекратить публичные прогоны. Театр на словах подчинялся, а на деле «какие-то» люди всё равно «просачивались» в зрительный зал. Наконец, уже сделав спектакль достоянием тогдашней театральной общественности, Любимов снова требовал комиссию. После лукавых проволочек, попыток уклониться она всё-таки появлялась. И следовал новый запрет. А значит, новые прогоны на «просочившейся публике», новые толки и слухи по всей Москве.
Возникали якобы стихийные обсуждения спектакля с участием очень знаменитых, влиятельных друзей. И вокруг опальной работы возникало живое кольцо: так табун защищает своих жеребят от волков. Словом, запрещенный спектакль, не появляясь на афише, вел бурную нелегальную жизнь. Потом снова приходила комиссия. «Сказка про белого бычка», в таганском исполнении по-разбойничьи лихая, продолжалась. Театр брал противника на испуг и измор. […] Любимову удалось не только объединить труппу, но как бы расширить ее, продлить в самые разные сферы культурной и общественной жизни. Поэты, прозаики, музыканты, ученые, политики - всемирно известные и едва еще начавшие свой путь к будущей славе - стали частью таганской повседневности, а не только украшением премьер. Эти люди, очень разные, очень занятые, часто труднодоступные, были своими в тесном, но манящем закулисье театра. Они-то и образовали неповторимый, стихийно сложившийся «круг Таганки», официально именуемый расширенным художественным советом. […]
Любимов и тут пошёл своим путем, использовав внедряемую властями ограничивающую структуру, для того чтобы собрать под крышей Таганки людей выдающихся, близких театру по взглядам. Эти люди приходили на ответственные прогоны. По первому зову Любимова собирались на защиту гонимого спектакля. Забредали и без всякого специального повода, просто так. Поговорить, расслабиться среди своих. С друзьями делились замыслами, им показывали еще не завершенный спектакль. Кабинет Любимова, стены которого покрывались восторженными отзывами знаменитых зрителей, был средоточием свободного творческого общения. Потому сама атмосфера Таганки мало походила на привычно обособленный мир театральных кулис. Она была открыта в общество, насыщена острейшими его проблемами, вот только что произошедшими событиями...
В таганском кругу, этом живом крепостном защищающем валу, отразилась свободная разновозрастность шестидесятых. Здесь прекрасно понимали друг друга совсем молодые - Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава, Евгений Евтушенко, Владимир Войнович, Владимир Максимов, Борис Можаев, Василий Аксёнов, Юрий Трифонов и старый академик Пётр Капица, выдающийся физик, лауреат Нобелевской премии, человек особого мужества, осмеливавшийся писать Сталину далеко не подобострастные письма. И М.Д. Вольпин, успевший сполна испить свою лагерную чашу. Здесь можно было встретить молодых и гонимых замечательных композиторов Альфреда Шнитке, Эдисона Денисова и старейшего нашего шекспироведа Александра Аникста».
Кречетова Р.П., Трое: Любимов. Боровский. Высоцкий, М., «Аст», 2005 г., с. 63-64 и 66-67.
