«ТАБАКОВ: Надо сказать, что, может быть, самое главное событие в том, что называется становлением человеческим, произошло именно в годы обучения в школе-студии. Я влюбился в свою однокурсницу Сусанну Серову и попал странным образом в её семью. Её муж работал в Китае, был советским специалистом. Учил пианизму китайцев. В этом семействе замечательном, волшебно сохранившемся в смысле интеллигентности, естественности человеческих отношений, достоинства, ума хранительницей тайны и веры была Ольга Александровна Серова, внучка Валентина Александровича (художника В.А. Серова – Прим. И.Л. Викентьева). По всей вероятности, это была не только дружба, а какая-то материнская любовь. Кроме дружбы и нежности, что-то было в отношении ко мне этой женщины. Ей было 40, а мне 20. Вот такой заботы, такой нежности..., причём, удивительной, и внимания и доброты я не встречал и не получал. Вот это и было место, где я начал становиться человеком. Семья Серовых и Олечка Серова. Я жил в общежитии, и вот однажды в конце второго курса она меня забрала. У меня была тяжёлая форма ангины. Привезла Олечка к себе домой, и так я стал там жить.
МИНЧИН: Олег, я пропустил, - кто такая Сусанна?
ТАБАКОВ: Сусанна - моя однокурсница. Она была женой её (Олечки) брата двоюродного. Её кузена.
МИНЧИН: То есть вы встречались с Олей?
ТАБАКОВ: Нет, Олечка была глава этого дома.
МИНЧИН: Она была мама?
ТАБАКОВ: Ну, мама, назови как угодно. Не мама, а сестра мужа Сусанны. Роман у меня был с Сусанной. Никакого романа с Олечкой не было. И этот вот дом, через который проходили люди, возвращавшиеся из Гулага, оседавшие там на три месяца или на полгода, имевшие там и кров, и заботу, и внимание. Понимаешь, сыр в этом доме резали как папиросную бумагу, но хватало на всех. Кофе всегда был хороший. Суп грибной, может быть, был довольно жидкий, но туда перловку добавляли, и - тоже хватало на всех.
Интеллигентный московский дом. И вот постепенно, постепенно там я начал освобождаться от всего того, что знал, ну не от всего, а от чего-то. Потому что Молчалин по сравнению со мной был ребёнком. Я был куда хитрее Молчалина. Я знал, с кем можно, как, когда можно, а когда нельзя. Короче говоря, вся та конформистская «мудрость», которой я был нафарширован, постепенно вытеснялась человеческим достоинством.
Также в конце второго курса я, пожалуй, сыграл, сделал работу с Топорковым. Это был Хлестаков, кусочек из «Ревизора», за который меня сразу... признали талантом. А до этого: ну, «милый мальчик» болтался... Хотя карьера складывалась хорошо. Уже со второго курса в кино брали, а на третьем уже начал сниматься. Это, повторяю, карьера, а вот значимость твоя, по сути дела, это и есть свобода или первые шаги к твоей внутренней свободе, когда ты понимаешь, что ты для людей персона грата. Так получилось, что Олечка приводила на эти прогоны своих знакомых, и однажды пришла ученица Михаила Александровича Чехова Елена Петровна Пестель, она тоже вернулась из лагерей. Она сказала вот что: да, это Михаил Александрович. Я как-то с этого и начал всерьёз заниматься профессией, а до этого болтался и шалберничал».
Александр Минчин, Олег Табаков / Двадцать интервью, М., «Изографус»; Эксмо-пресс», 2001 г., с. 219-220.
