Творческая личность - женщина
Начиная с XVIII века в Европе и Америке растёт число творческих личностей - женщин.
Барьеры перед одарёнными девушками / женщинамиБарьеры перед одарёнными девушками / женщинами
X
Чем оплачено признание актрисы публикой – оценка Сёрена Кьеркегора
«Пожалуй, мысль о том, будто быть актрисой значит быть окружённой почетом и славой, чаще всего пробуждает в людях представление о такой пленительной и блестящей жизни, что они, как правило, совершенно забывают о терниях: о невероятном количестве пошлости и обо всей той несправедливости или же непонимании, которые могут обрушиться на актрису в самый решающий момент и с которыми она может быть вынуждена бороться.
Давайте вообразим себе самое благоприятное стечение обстоятельств, какое только возможно; вообразим себе актрису, которая обладает всем, на что только можно притязать, которую, безусловно, чтят и славят; вообразим, что она добилась восторженного признания публики и притом ей (ведь, несомненно, это большое везение) столь благоволит удача, что она не стала мишенью для человеческой ненависти, которая могла бы преследовать её: так живет она год за годом - завидный, счастливый предмет неизменного почтительного восхищения.
Всё это кажется столь великолепным, это выглядит словно что-то значительное; но если посмотреть внимательнее и увидеть, чем приходится платить за это почтительное восхищение, увидеть, какой жалкий набор плоских пошлостей составляет в театральном мире фонд ad ususpublico (латинское выражение: «на потребу публики» – Прим. И.Л. Викентьева) (а ведь именно из этого фонда платят за неизменное почтительное восхищение), то смело можно сказать, что условия жизни актрисы - даже если это условия такого громадного успеха - являются весьма жалкими и убогими. И так же, как в Королевском театре принято, чтобы актёры играли в дорогих и ценных костюмах, так и в газетной критике принято рядить актеров в жалкое тряпье.
Далее. Обожаемая служительница искусства живёт год за годом. Так же, как всякий обычно заранее точно знает, что у него дома будет сегодня на обед, так она точно знает заранее, что будет в этом сезоне. Два-три раза в неделю её будут превозносить и ею будут восхищаться; уже в течение ближайшей четверти года газетная критика не раз назовет её живым примером манеры говорить и - прогуливаться, как это может именоваться с особым пафосом, ведь она регулярно возвращается домой. Один-два раза, а в хорошие годы три раза она будет воспета каким-либо субъектом-неудачником или же будущим поэтом; её портрет будут рисовать к каждой новой художественной выставке; будут появляться литографии с её изображением, и если удача будет к ней благосклонна, её портрет поместят даже на носовые платки и тульи шляпок. И она как женщина, заботясь о своем имени, - как женщина она знает, что её имя у всех на устах, даже когда эти все вытирают рот носовым платком, она знает, что для всех она - предмет восхищенного обсуждения, даже для тех, кто изо всех сил натужно ищет, о чем бы им поболтать. Так живёт она год за годом. Всё это кажется просто великолепным, это выглядит словно что-то значительное, но поскольку она принуждена, пускай и в благородном смысле, питаться этим драгоценным восхищением, так что оно должно служить ей поощрением, укреплять её и вдохновлять на новые и новые усилия, и поскольку даже самый выдающийся талант, особенно если это женщина, в минуту слабости может разочарованно искать проявлений неподдельного признания, то в такое мгновение она - что с ней на самом деле, конечно, часто бывает, - верно, чувствует, сколь пусто это всё и сколь потому несправедливо завидовать её такому тягостному блеску.
Тем временем годы идут, и в наше время любопытства и нетерпения проходит не так уж много лет, как начинают ходить разговоры о том, что она становится старше, а значит... - да, мы, конечно, живём в христианских странах, но, поскольку все ещё часто встречаются примеры эстетической дикости, каннибальское удовольствие от человеческих жертв в христианском мире отнюдь не вышло ещё из употребления. Той же самой откровенной безвкусице, что ещё недавно превозносила её, громко трубя о ней на трубах пошлости и очарованно славя её игрой на тимпанах, той же безвкусице теперь вдруг наскучила боготворимая ею служительница искусства, и вот она хочет прогнать её прочь, не хочет больше видеть её, так что той остается только благодарить Бога за то, что её не хотят убить; теперь эта безвкусица нашла себе нового идола 16-ти лет, а та, что была прежде идолом, должна за честь для себя почитать совершенную немилость этой посредственности - ведь столь великие трудности связаны с тем, чтобы быть идолом, что почти немыслимо выйти из идолов в отставку с благоволением, не впав в немилость. Или если сказанного здесь и не случается, если не происходит ничего столь яркого, как здесь описано, то случается подчас другое, что как будто намного лучше, но по существу не менее скверно. Посредственность тогда, взяв за прошедшие годы разбег, всё ещё столь же скора на восхищение той, которую она так долго боготворила, так что теперь актриса, став, как это называют, старше, получает позволение выйти на финишную прямую. На вид не происходит никакого изменения в том, как посредственность выражает восхищение боготворимой ею служительницей искусства, но в последней теперь чувствуется какая-то неуверенность, которая выдает, что прославляемая всеми актриса понемногу начинает понимать, что ей восхищаются лишь в силу её былых заслуг, что ей галантно продолжают говорить то же самое. Но такая галантность в отношении той, которая служит искусству, это как раз высшая степень бессовестности, липкая назойливость и самая что ни на есть гнусная навязчивость. Всякий, кто является чем-то и притом чем-то существенным, ео ipsо (латинское выражение: «тем самым» – Прим. И.Л. Викентьева) претендует на то, чтобы ему оказывали признание точь-в-точь за то, что он есть, - не больше и не меньше. И если театр, как об этом говорят, это и в самом деле святилище, то профанация в нём нимало не устранена. Как тяжко и мучительно в 16 лет быть принуждённой терпеть, когда под видом газетной критики рецензенты - полудурки или плешивые старики - лицемерно преклоняют пред тобою колена и признаются тебе в любви, и как горько позже быть принуждённой терпеть бессовестную галантность! […]
Ведь она не просто вкладывает в свои уста слово писателя, но возвращает ему его слово, обыгрывая его с озорством, и, владея своим талантом, заставляет его звучать как приглашение: а ты так можешь? Её неопределимое богатство означает, наконец, то, что она умеет верно взаимодействовать с напряжением, пронизывающим атмосферу сцены. Всякое напряжение может, диалектичнее самой диалектики, оказывать воздействие двояко: оно может сделать явным усилие, но оно также способно сделать зримым и нечто противоположное, оно может скрывать усилие, и не просто скрывать его, но постоянно претворять его, превращать его в легкость. В основе легкости тогда лежит напряженное усилие, но оно настолько скрыто, что о нем трудно и догадаться, а видна только лёгкость».
Сёрен Кьеркегор, Критика и кризис в жизни актрисы, журнал «Вопросы психологии», 2011 г., N 4, с. 51-53 и 57.
