За год до смерти Э.Г. Казакевич записал в дневнике диалог:
«Я. Господи, разве можно так поступать? Дать человеку талант и не дать ему здоровья! Смотри, как мне плохо. А ведь я должен написать свой роман. Кто-кто, а ты ведь знаешь, как это нужно написать.
Бог. Ты напрасно жалуешься. Тебе 48 лет. За это время можно было успеть кое-что, согласись. Приходится ещё раз тебе напомнить, что Пушкин, Рафаэль и Моцарт умерли в 37 лет, что многие другие умирали ещё раньше и успевали сделать так много, что откладывали отпечаток своей личности и своего искусства на целые поколения.
Я. Это... верно, но ты ведь знаешь причины, почему я не смог развернуть свои силы. Ты не можешь не учитывать время, в которое я жил: разруху, голод, многолетнюю жестокую диктатуру. Ты не можешь не знать, что в такие времена вообще, а в наше время в частности, люди рано созревают житейски и поздно - в моральном отношении, что в нашем демократическом обществе - ибо, несмотря на диктатуру, общество было и старалось казаться демократическим - знания преподавались односторонне и опыт приобретался односторонний: то, что требуется знать художнику, было в загоне: латынь, Гомер в оригинале, свобода духа. Ты ведь всё это знаешь; некоторые даже считают, что именно ты всему этому виновник. Я не стану на тебя взваливать всю ответственность, но знать-то ты должен.
Бог. Всё это верно. Но великие тем и отличаются, что даже в труднейшие времена они способны остаться собой и оттиснуть очертания своего лица (или хотя бы ладони) на огромном изменчивом железном лице времени.
Раз ты не смог, значит, ты не велик.
Примирись с этим и не жалуйся».
Казакевич Э.Г., Слушая время: Дневники. Записные книжки, Письма, М., «Советский писатель», 1990 г., с. 219-220.
Определение понятия «гений» по И.Л. Викентьеву
