Психотерапия и психиатрия
Душевные отклонения и болезни...
Театр, кино и ТВОтдельные творческие решения в кино и на телевидении
X
Квартира-студия Михаила Чехова
М.А. Чехов занимался собственной психотерапией и поставил себя перед выбором – для добывания средств к существованию: «вырезать из дерева шахматы и продавать их» или открыть театральную студию на дому:
«Мысль о самоубийстве медленно и закономерно развивалась и крепла во мне. Я уже обдумал и способ самоубийства. Мне где-то удалось достать браунинг, и я держал его заряженным в своём письменном столе. Я огрубел невероятно. В моих словах и поступках проявлялся цинизм. По-прежнему были далеки от меня религиозные настроения. Но вместе с тем я часто заставал себя в горячей молитве за мать (матери было за 60 и она часто болела - Прим. И.Л. Викентьева). Обстановка, в которой я жил, была неопрятна и запущенна. Мать уже не могла заниматься уборкой нашей квартиры, я же сам не обращал на свое окружение никакого внимания. Однажды во время представления «Потопа», в антракте, я подошёл к окну и увидел на площади небольшую толпу людей. Нервы мои были напряжены до крайности - я не выдержал и, быстро одевшись, ушёл со спектакля. Спектакль остался неоконченным. Так начался острый период моего нервного расстройства. В течение целого года я почти не выходил из дома. Дни Октябрьской революции я воспринимал уже больным, страдая от сердечных припадков.
Восприятия моих чувств обострились до крайности: мне казалось, например, что я мог слышать на любом расстоянии. Я направлял свой обострившийся слух в разные пункты Москвы и воспринимал уличный шум и голоса толпы. Это доставляло мне немало мучения, так как я, в сущности, как бы никогда не оставался один и не испытывал тишины, которой так жаждал. Даже во время сна я не переставал слушать. Потянулись бессмысленные, тяжёлые и однообразные дни. О театре я забыл совершенно.
Я не думал, что мне придётся снова вернуться к нему. Вообще представление моё о будущем было туманно и завершалось мыслью о самоубийстве. […] Иногда я сознавал, что нервы мои напряжены и расстроены, в остальное же время мне казалось, что люди, окружавшие меня, не понимают всего ужаса, и бессмыслицы человеческой жизни и считают меня нездоровым только потому, что я имел смелость увидеть эту бессмыслицу и не бежал от неё в красивый обман теоретических измышлений рассудка. Эта мысль повергала меня в глубокое уныние. Я не видел никакого исхода. Всё, что я удержал в своём сознании из тёмных мыслей, с которыми познакомился, читая философские и другие сочинения, - все эти мысли подбирались мной так, что картина мира рисовалась мрачной, тяжёлой и беспросветной. Я думал о «мировой душе», мне казалось, что она сошла с ума и поэтому наш мир гибнет в мучениях. По инициативе К.С. Станиславского и студии ко мне был приглашен консилиум врачей.
- Что вы читаете? - спросил меня один из них. Среди перечисленных мною авторов был и Шопенгауэр.
- Но ведь Шопенгауэр не знал как следует даже физиологии, и все его рассуждения не имеют особой цены, - заметил врач.
Услышав такой отзыв о любимом своем философе, я очень огорчился и упрямо решил впредь заниматься его философией. Консилиум развлёк меня, и мне вдруг понравилось быть больным. Несмотря на постоянный гнетущий страх и другие ощущения, я стал смотреть на себя с некоторой объективностью. По целому ряду причин мне не удалось в полной мере провести лечения, предписанного врачами, и я оставался почти в том же положении.
Решив навсегда порвать с театром, я стал думать о способе добывания средств к дальнейшему существованию. Я должен был избрать такое занятие, которое позволяло бы мне оставаться дома, так как на улицу я выходить не мог. Я решил вырезать из дерева шахматы и продавать их. Одна шахматная игра была сделана и продана за сто рублей. Её купил человек, хорошо знавший все обстоятельства моей жизни. Он купил их у меня лишь для того, чтобы поддержать меня материально. Этим и кончилась моя новая профессия. Купленные у меня шахматы были подарены А.Б. Гольденвейзеру и в настоящее время находятся у него. Я стал думать о переплётном ремесле, но и это занятие не привилось, хотя переплетать я научился. Я перебрал таким образом ряд ремёсел, но все одинаково безуспешно.
Я продолжал пить и под влиянием вина писал различные сочинения на невероятные темы. Я описывал, например, очень подробно и пространно, мгновение за мгновением, состояние человека, попадающего под колеса трамвая. Прочитывая написанное, я с ужасом видел, что это похоже на бред, в котором нет ни малейшего смысла. Спиртные напитки были тогда запрещены, и я невероятно страдал без алкоголя. Вопрос о добывании средств к существованию становился всё острее. Один из моих друзей дал мне однажды совет открыть театральную школу и таким образом получить постоянный заработок. Мысль эта показалась мне неосуществимой. Но настояния друга заставили меня наконец объявить о приёме учеников во вновь открывшуюся студию. Экзаменуя приходивших ко мне учеников, я отбирал себе состав будущей моей студии. В моей запущенной и неуютной комнате протекали первые уроки. […] Четыре года существования Чеховской студии, как её называли ученики, сыграли в моей жизни большую роль. В эти же годы медленно начало восстанавливаться моё здоровье.
С первой же встречи со своими учениками я почувствовал к ним нежность. Моя предстоящая педагогическая деятельность с первых шагов получила верное направление. Меня охватило то изумительное предощущение целого, которое я почти утерял в последнее время. В этом целом заключалась вся идея будущей школы. И в течение последующих четырёх лет это целое развивало из себя частности и образовывало то, что ученики назвали Чеховской студией. Были и ошибки в жизни Чеховской студии, и крупные ошибки, но теперь я радуюсь этим ошибкам - они многому научили меня и моих учеников. Я никогда не готовился к урокам: приходя в школу, я каждый раз заново был охвачен идеей целого и тут же на месте прочитывал в целом, какие частности должны быть выявлены сегодня. Я никогда не позволю себе сказать, что я преподавал систему Станиславского. Это было бы слишком смелым утверждением. Я преподавал то, что сам пережил от общения со Станиславским, что передали мне Сулержицкий и Вахтангов. Как понял и пережил я сам то, что воспринимал от своих учителей, так передавал я это и своим ученикам. Всё преломлялось через мое индивидуальное восприятие, и всё окрашивалось моим личным отношением к воспринятому. Со всей искренностью должен я сознаться, что никогда не был одним из лучших учеников Станиславского, но с такой же искренностью должен сказать, что многое из того, что давал нам Станиславский, навсегда усвоено мной и положено в основу моих дальнейших, до известной степени самостоятельных опытов в театральном искусстве».
Чехов М.А., Путь актёра, цитируется по: Психология личности / Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер и др., М., «Аст»; «Астрель», 2009 г., с. 489-491.